«Fiskfelagid»
Здание вроде бы ничем примечательным не выделялось, кроме того, что музицировало откуда-то изнутри разливающимся теплом и обещало отогревающий приют для всех гениев невстреч да покинувших стаи волков, которые уже бомжи, уже тени и никто никому кочевники, зато с внутренней стороны внезапно раскидывалось уютным сквериком, углубленной нишей, охваченной пешеходным висячим мостом, громоздкой лестницей из грязных каменных блоков и такой же высокой стеной с железным бордюрчиком поверху: в окнах той стены горел соблазнительный желто-пивной свет, а в самом дворике, спрятавшись под спущенными лавандовыми зонтами, танцевали квадратные столики в окружении лавандово-черных кресел, пустующих в это время, час и месяц до последней промокшей подушки.
— Это что… — случая ради недобродушно, недружелюбно и всячески не-не-не пробормотал Уэльс, прищуривая предвидящие каверзу глаза; желудок, вздыбившись, и так урчал, болел да мучился заглоченной и толком не переваренной едой, — неужто чертов ресторан?
— Совершенно верно, прозорливая моя душа, — согласно кивнул не замечающий этих его маленьких проблемок Рейнхарт. — Но отчего же, прости, сразу «чертов»? Fiskfelagid — одно из лучших рыбных заведений на весь Рейкьявик, где ты можешь отведать любой — даже самый капризный — морской деликатес, о существовании которого раньше и не догадывался. Свежий, только что выловленный в море улов — и прямо к твоему столу. Это — одна из ярчайших гастрономических достопримечательностей нашего с тобой экстравагантного городка, mon angle. Поверь, мальчик, даже ты оценишь всё то упоительное разнообразие, которое они сумеют тебе предложить — просто дай им шанс! К тому же лишь здесь подают кое-что, что мне безумно интересно попробовать уже с все те добрые долгие пять лет, что я тут живу.
Юа, в общем-то не имеющий ничего против этого местечка в целом, но не готовый что-либо впихивать в свой желудок в частности, удивленно вскинул брови, пока мужчина, продолжая поддерживать его, свернул к скверику и повел вниз по широкой блочной лестнице — вход выглядывал из-за скопления зонтов, разливающий домашние красно-рыжие краски по накрытой холодом желтизне, и от дыхания преследующего мороза захотелось очутиться под крышей да потолком как можно скорее, пусть и под удушливой необходимостью протолкнуть сквозь глотку еще что-нибудь в непривычные к такому обилию пищи желудочные закромчики.
— Ты-то? — там же скептически, но не без любопытства хмыкнул он. — И что же это, боюсь представить, за извращение такое, а, твоё Тупейшество?
— Почему же это непременно извращение? — без намека на обиду отфыркнулся Рейнхарт, однако посмотрел как-то так… по-своему странно, что Уэльсу вновь сделалось немного не по себе.
— Потому что ты сам говоришь, что грезил им пять лет, лисья твоя башка, — буркнул мальчишка, обдавая бесхвостого хвостатого затейника, которого слишком и слишком хорошо успел заучить, задумчивым и чуточку опасливым прищуром. — Чем еще это может быть, если не очередной долбанутой потехой, одним тобой воспринимаемой за безобидный пустяк? Да на что хочешь поспорю, что ничем нормальным ты никогда не проболеешь дольше одного дня! Какие уж тут пять чертовых лет…
Говоря всё это, он отчасти понимал, что ставит под удар и самого себя, приписываясь к подряду «больных, нездоровых, аморальных фетишей гребаного собственнического извращенца-лиса», но…
Срать.
Если уж признаваться откровенно, то адекватным Юа после того, как добровольно отдал себя этому человеку в руки, далеко не являлся, а запашок новой неизведанной дряни уже щекотал ему нервы, улыбаясь кривой рожей рыбы-собаки из кухонных комнатенок причалившего к ногам приморского ресторанчика, пропахшего не только водоплавающим мясом, но еще и мокрым деревом, и воском, и забродившим пивом, и с какого-то осеннего чуда — имбирем да самой обыкновенной, но словно бы жареной, травой.
Рейнхарт же, вопреки легкому, но ленивому отголоску надежды, никак себя оправдывать не спешил.
Улыбнулся шире, невозмутимо хохотнул, запустил пятерню в отхлестанные ветром волосы и, хитро ухмыльнувшись, подтолкнул послушно принимающего новую пожаловавшую неизвестность мальчишку в многотряпочную спину, приглашая того втечь в омытую огненными отблесками щедро зажженных свеч вестибюльную прихожую.
— Скоро ты сам всё узнаешь, дитя мое. Скоро ты сам всё узнаешь…
⊹⊹⊹
Внутри Fiskfelagid обнаружилось удивительно много места и удивительно мало посетителей: Юа насчитал несколько залов на любой вкус, размер и комнатный ландшафт, пока Рейнхарт, продолжая приобнимать его рукой за плечи, всё выбирал и выбирал подходящее для них помещение, где, по мнению того же лиса, никто бы не удосужился им помешать.
В результате Юа налюбовался пестрящими мириадами завораживающих барных стоек: вырезанные в форме аркообразных стрельчатых окон, охваченные неоновой лавандовой подсветкой, они — окантованные простым отполированным деревом в самом девственном необработанном виде — тянулись вдоль таких же простых деревянных стен, создавая вот этой вот сундучной обыденностью какой-то совершенно пьяный коктейль, с которым смогла бы поспорить на равных отнюдь не всякая дорогая вычурность или разрекламированный тонкий вкус, способный сгрудить несгружаемое и выдать из того чертову тягучую конфетку.
Ириску там, пастилку или ликерный — и совсем немножечко подпортившийся — трюфель.
Вдоль полочек тянулись бутылки всех мастей, цветов и дат розлива, за ними — такое же безумство стаканов, фужеров, чашек, рюмок и бокалов; человек, стоящий за главной стойкой, встретил гостей неуловимым поклоном головы, внимательным изучающим взглядом и вышколенной деликатностью, не позволяющей пялиться ни на клиента, ни на проходящего мимо не-клиента дольше отмеренных старым забытым этикетом — который прописью у некоторых в крови — трёх приличествующих секунд.
Под потолками всюду громоздились связки из засушенного бамбука, издающего успокаивающие пустоватые гулы, если случайно врезаться в те головой — что не один и не два раза умудрился проделать Рейнхарт, слишком занятый любованием своим мальчишкой, столь невозможно покорно идущим рядом с ним.
Где-то мелькали обитые кожей кресла с высокими спинками и завалами вязаных круглых подушек. Где-то притаились пуфики для ног, обитые ковриками из верблюжьей да овечьей шерсти, а где-то за крохотными столиками ниже колена повыскакивали рябушками-подосиновиками еще более крохотные стульчики, наверняка — как Юа научился со временем понимать — приготовленные на случай такого редкого, но такого желанного ночного посещения эльфийского рода, ведущего за спинами у простых людей потаенную сумеречную жизнь. Все эльфы, тролли, хаффлинги, Зеленые Колпаки и Подменыши сговаривались посредством тайной клинописи то с рыбаками, то с хозяевами ресторанов, то со слепыми музыкантами, награжденными за верность, отзывчивость да хорошую игру краснобоким яблочком не слишком прекрасной правды.
Отыскалась здесь на одной из стен и гигантская карта мира, покрытая состаривающим лаком да аккуратно наложенными сверху чернильными рисунками, копирующими дух древних магеллановских открытий, где шестилапые кикиморы заглатывали целые кофейные суда, а спруты да кракены, вываливаясь на берег, наводили на околоводные деревеньки смертоубийственные разрушительные волны, оставляющие после себя россыпь русальих золотых монет.
Дерево да камень перемежались с цветными фотографиями, привезенными обедающими туристами из своих родных стран и оставленными здесь в качестве своеобразной расплачивающейся дани, если вдруг не хватало нескольких мелких купюр на пленившее душу блюдо; в окнах преломлялись под солнечными лучами витражные стекла, позаимствованные из окрестных церквей, а вместо штор покачивались вдоль створок луговые овечьи одеяла, бережно расчесанные конскими щетками то на пробор, а то на кучковатый сбившийся войлок.
Микель в конце концов выбрал им пристань в том зале, что располагался в районе примеченной Уэльсом снаружи крепостной стены: возле самой настоящей белой печи, сложенной из меловых блоков, где дремали уголья да сгруженные чопорными срубчиками поленья, а стенки украшали черно-белые фотокарточки, подпорченные влагой, и подвесные полосатые подушки да резные фляжки. Рядом, всего в каком-то метре от открытого спящего очага, расположился удивительно притягательный длинный деревянный столик, выкрашенный в черную поблескивающую краску.
