========== 1. Встреча на туманном перекрестке ==========
Дорога не вела никуда, да и никакой дороги, по сути, не было — Дзи всего-навсего шел туда, куда глядели глаза и куда заносили ноги.
Миновал пару пустынных и широких сельских улиц, облитых слабым утренним солнцем, потом решил пробраться через давшее цветники рисовое поле. Еще после недолго постоял на перекрестке и, погадав между следующим полем и горами, решился свернуть к горам.
К горам, как его учили с детства, было лучше не приближаться — жили там и Аякаши, и Ёкаи, и старый господин Окимура божился, что даже когда-то своими собственными глазами замечал снующих между деревьев белых Волков. В Волков Дзи верил не особо, с Аякаши на свое счастье не сталкивался, Ёкаев несколько раз встречал и сам, а в горы шел всё равно — куда иначе держать путь, он просто не знал.
Он не торопился, ступал медленно, ботинки то и дело утопали в снегу — намело несильно, но четвертина сяку белой подтаявшей каши лежала ровным выцветшим слоем, на молочно-рисовом полотне тут и там попадались пробивающиеся пересушенные травы, какие-то коряги, обломанные и обгрызенные пни.
Небо незаметно затянули глубокие густые тучи, солнце скрылось, верхний купол приобрел печальный и давящий пепельно-серый цвет — лишь на полосе горизонта горело отражением раннего зимнего заката, да из туч порой вылетали черные-черные крикливые птицы.
Между полуднем и вечером похолодало: к моменту, когда Дзи почти одолел первую вершину, выбравшись на опасный скатывающийся откос с целой грядой трухлявых пней и поваленных друг на друга гагатовых коренастых елей — в воздухе затрещало, на губах выступили корка и бледная кровь, вдыхать сделалось куда тяжелее.
Дзи, одетый в синюю куртку, набитую пухом отстреленных почившим отцом уток, штаны и не подходящие по погоде ботинки, подышал себе на ладони, зализал с глаз намокшие нелепо-светлые космы и, обернувшись за спину, где рассеянно порассматривал прочертившую снег тропинку из неровных следов, вновь остановился, мрачно поднимая лицо на выкорчеванные деревья: идти дальше не хотелось.
Вид леса ему не нравился, над лохматыми верхушками сбилась каркающая воронья стая, на коленной высоте от земли начинал виться, заворачиваясь тонкими лентами, полупрозрачный серый туман.
От леса же — того, который свалить еще не успели — веяло безумным, диким и не поддающимся ни одному определению влажно-хрустким холодом. Не таким, что приходил с заходом стеклянного январского солнца, а каким-то…
Иным.
От которого обыкновенный человек подсознательно да инстинктивно старался держаться подальше.
Дзи успел без причины и смысла вспомнить, как совсем недавно беззаботно посиживал на крытой бамбуком и рисовым стеблем крыше теплой летней веранды, выкуривая чадящую трубку, и подумать, что идти сюда все-таки не следовало: шансов повстречать здесь живого человека практически не существовало, а вот кое-кого другого, свидание с кем хрипело в ямочку между лопаток предсказанной обреченностью…
Додумать, правда, он так или иначе не успел: выше, между мощных оскаленных стволов, что-то проскользнуло, метнулось туда и сюда и — раньше, чем Дзи успел происходящее в должной мере осознать — выбрело, не таясь, наружу, оказавшись…
Далеко не человеком, нет.
Дзи хватило нескольких беглых секунд, чтобы определить: тот, кто стоял перед ним, наблюдая через прорези плотно повязанной поверх лица остроносой лисьей маски, был самым настоящим Ёкаем — может, Кицунэ, может, еще кем-нибудь. Дзи, в отличие от семьи, соседей, бывших друзей и бывших одноклассников, в тех, кто жил с ними рядом, но за Чертой, намеренно старался не разбираться.
Ёкай же — черно-рыжий, как язычок огня на закинутой в костер ветке — кутался в какое-то мешковато-колокольное тряпье, смутно напоминающее не то кимоно, не то распотрошенное облысевшее мино; плечи его покрывала более короткая, топорщащаяся дыбом накидка из просушенной и неаккуратно перевязанной дикой соломы, босые ноги стояли на снегу в холодных деревянных гэта, а из-за левого бедра выглядывали хвосты.
Ровно три рыжих, с белыми кончиками, лисьих хвоста.
Глаза, которых Дзи со своего места просто не мог разглядеть, и которые Ёкай, как и водится, прятал, тем не менее светились в узких-узких проделанных прорезях, намертво к себе привораживая — словно две восковые свечки в полутемном безлюдном храме…
И только потом Дзи, так и не сумевший испытать страха, заметил последнее, что заметить, наверное, стоило прежде всего: ожерелье из мертвых толстых крыс, висящее у Ёкая на шее да на длинной палке, перекинутой через плечо, и ожерелье из крыс пока живых, приподнявшихся на задние лапы и странным поганочным кольцом окруживших не проваливающиеся в снегу бледные стопы.
Возможно, ему следовало что-то сказать. Возможно, не следовало — Дзи понятия не имел, как повести себя с тем, кто принадлежал вроде бы и этой, а вроде бы и совершенно чужой стороне.
Еще спустя дюжину секунд в ушах с промозглой точностью прозвучало прочитанное накануне пророчество, линия рта потянулась уголками книзу, под одеждой отдалось красной зимней тоской, и Ёкай, видящий его так же хорошо, как и он — его, помявшись в своем маленьком крысином солнце, проделал навстречу пять или шесть удивительно легких шажков и — угловато и резко, как переломанное пополам деревце — спросил:
— Что?.. Ты расстроен, что увидел меня?
Вопроса такого Дзи не ждал, с собирающейся обвалом паникой думал, что надо не тянуть и как можно правдивее — помнил, что лгать Ёкаям нельзя — ответить, а сам стоял уже почти по колено в снегу и, прекращая осознавать, где заканчивается, а где начинается новая старая реальность, смотрел и смотрел, как в приставленной к лицу лисьей пасти тревожится между внезапно прочертившихся острых клыков розовый язык — тоже острый и звериный.
Надо было ответить, а он не отвечал: смотрел, смотрел и смотрел, и Ёкай, эту заминку трактующий по-своему, странным образом схмурил брови, которых на маске не было тоже, и, повторно оскалив клыки, проговорил:
— Ну? Что молчишь? Так я права? Ты действительно ожидал найти кого-то иного? Только ума не приложу, кого — так высоко вы, люди, обычно не забираетесь…
Следом за языком и клыками в голову ветреным порывом ворвалось снова нежданное «я права», лис обернулся, поменяв интонацию и краски, лисицей, и только когда эта самая лисица, оскорбившись на молчание, с едва уловимым шипением отступила назад, недовольно шевеля кончиком одного из хвостов, Дзи, кое-как заставив себя встрепенуться, бестолково и сбито пробормотал:
— Нет, я… никого не ждал и никого не искал, поэтому правды твоей тут нет.
Лисица посмотрела на него с тенью быстро растворившегося сомнения, шевельнула вторым хвостом, задела лопаточкой языка клыки.
Прозвучав недоверчиво, раздосадованно, спросила:
— Тогда почему ты расстроен? Я — Кейко. И я редко кому показываюсь на глаза. А тебе — показалась.
Дзи был человеком, и человек внутри Дзи отчаянно захотел задать этот очевидный детский вопрос, но с трудом сдержался, закусил губы, попытался ответить сначала сам.
Наново пропустил через сердце и кости смешанное летнее воспоминание о бамбуковой крыше и уходящем к розовому окоему терпкому дыму и, держа перед глазами шелестящее дикими колосьями поле, разгорающееся среди однобоко-желтого — пугающе-синим, мягко, беспокойно, смиренно и вместе с тем горько сказал:
— Потому что мой шанс вернуться к прежней жизни зависел от того, кого я первым повстречаю на своем пути, Кейко. Если бы этим первым был такой же обыкновенный человек, как и я, то… Но им стала ты. И теперь я уже никогда, полагаю, не смогу возвратиться домой.
Босоногая лисица, окруженная ожерельем из заинтересованно двигающих усами крыс, постояла немного молча, шевельнула третьим хвостом и, так же угловато и резко отвернувшись, легко и призрачно зашагала в гору, уже на ходу протянув в пустоту руку да выдохнув безэмоциональное, тихое:
— Идём. Расскажешь мне об этом где-нибудь в другом месте. Мне не по себе так долго находиться тут. Слишком уж близко… к людям…
