Снег под её ногам и под лапками надутых пятнистых грызунов, оставаясь поблескивать крошевной белой манкой, всё так же не приминался.

颪

Навесной обломок скалы, воткнутый кем-то или чем-то в землю или выросший из нее, как ухо огромного окаменелого Рю, покрывала бархаченая, похожая на сгнивший хлопок малахитовая трава. У подножия росла, заостряясь концами кверху, трава другая — густая и вайдовая, рядом расползлась пустующая прогалина, тронутая разноцветным мхом, а над скалой, застыв мертво и бездвижно, стояли деревья.

Кейко, доведшая его до этого места, вдруг сбавила ход, словно призадумалась, пошевелила сразу тремя хвостами, а потом и вовсе остановилась, едва уловимо перебрав пальцами пустоту: вероятно, предлагала то ли здесь и остаться, то ли просто сделать привал, и Дзи, не став ничего спрашивать, послушно остановился тоже, рассеянно и удивленно вглядываясь в ползающий за гранью новой горы туман — рожденный, должно быть, на само́м Воющем Болоте.

Куда иначе идти и что делать — он не имел понятия, плоть дышала поражающим безразличием к своей дальнейшей судьбе, а потому за Ёкая он держался крепко, воспринимая единственным уцелевшим маятником: поглядел на нее вопросительно, оказался без слов услышан, получил утвердительный кивок и, сбросив под скалой небольшой, но туго набитый рюкзак, направился к клубящемуся обрыву, раздвигая руками шелестящую мокрую траву.

— Аккуратнее, — послышалось вслед. — Такому, как ты, оттуда очень легко упасть.

Дзи, вымученно да криво улыбнувшись, согласился — на ловкость, которой никогда не обладал, он и не претендовал, да и Ёкаи, помнится, привыкли говорить исключительно правду.

Происходящее с поразительной беззаботностью укладывалось в голове: словно Дзи и не был тем, кто провел всю жизнь за городом да в благоустроенном отцовском доме, а бегал заместо этого по лесам, успев насмотреться того, что люди его возраста пренебрежительно называли байками.

Трава ощущалась плотнее той травы, с которой Дзи сталкивался прежде — гнулась плохо, да и не столько гнулась, сколько предпочитала его движения обтекать, сонно пропуская вперед, — на язык оседал погорелый привкус позабытой осенней нежности; вдалеке, не в небе и не на земле, попеременно вспыхивали крохотные сверкающие серебряники, похожие на подвешенные за ниточку монетки.

С той, конечно, разницей, что на макушке одержимой призраками горы вешать монетки вряд ли имел глупость да храбрость хоть кто-нибудь.

Дзи, размышляя так, прошел еще пару десятков шагов и — от греха подальше — остановился: чувствовал стопами, что твердая почва продолжается, хоть и идет насыпями да осыпями вниз, но рисковать не стал: тумана неуловимо прибавилось, вылез из всех щелей и перекинулся в дурачащий валовый чад, над головой забесновались до этого спящие ветки с матово-черной листвой. Сверху, из-за пелены всё того же тумана, лились, рассекая темно-серое — белесо-голубым, похожие на солнечные лучи, в свете которых выше и ниже бродила невесомая бестелесная пыльца.

Дзи поглубже втянул воздух, распробовав сильный запах воды и сырой влаги. Прищурился, внимательнее посмотрел под ноги: увидел, как там, в прорезях полированной гибкой растительности, ветвились далеко забравшиеся древесные корни, а под корнями застыли чьи-то следы — огромные, пятипалые, с похожими на собачьи подушечками.

Расстояние между каждой парой пролегало здоровое — собаки так могли перемещаться только с разгону да необъяснимым необъятным прыжком, — почва проваливалась глубоко, узор когтей образовывал продавленные шпильные лунки, и Дзи, долго-долго на те смотря, присел на корточки, потрогал намокший песчаный грунт пальцами и, припомнив кое-что, с неизвестно откуда взявшимся детским восторгом спросил, уверенный, что Кейко его обязательно услышит:

— А что насчет Волков?

Ёкай и правда услышала — тут же, неизвестно откуда взявшись, выросла за спиной и, с тихим-тихим колокольчиковым звоночком склонив лисье лицо, обычным голосом без голоса переспросила:

— Каких волков?

— Ну, этих… — Дзи покопался в памяти, пытаясь припомнить постоянно ускользающее название, но не преуспел: наверное, стоило в свое время интересоваться всем этим чуть больше, но теперь уже было поздно. Так что он пристальнее изучил след, растер взятую с того землю на ладони и не без благоговения пояснил, надеясь, что лисица поймет: — О которых у нас ходит столько легенд. Белых. Белых Волках. Рассказывают, что они могли превращаться в людей так, чтобы люди не заметили разницы, и жить среди них полноценной жизнью. Да и не только в людей — практически всё, что существует вокруг, могло на самом деле быть Волком: дерево там, гора, ручей, конь на выпасе, рисовый стебель… Знаешь таких?

Восторга в нем было и правда много, и Кейко, кажется, тот не понравился, хоть Дзи и понятия не имел, откуда и с чего это взял.

Выражение ее не изменилось, язык привычно уже скользнул по клыкам, кончик второго хвоста, будто не у лисицы, а у кошки, нервно мазнул из стороны в сторону.

Голос, когда Ёкай заговорила, не изменился тоже — остался таким же ничего не выражающим, как и все разы до:

— И знаю, и нет.

Дзи подумалось, что вопрос он свой задал, вероятно, зря, и тему лучше было бы не продолжать — от Кейко продолжало веять наэлектризованной кошкиной шерстью, — но не продолжить он, к собственному испугу, не смог, припоздало начиная осознавать, сколько ответов на заветные детские вопросы крылось здесь, в иносторонних лесах Камикавы:

— И знаешь, и нет…? Как это? — наивно пролепетал он.

Сквозь прорези на маске вновь просквозили яркие свечные огоньки. Потом, будто ветер задул, исчезли.

Ёкай неопределенный временной промежуток смотрела на него, на пищащие и визжащие на черных древесных ветках гнезда, такие красные, что казались сплетенными из листьев самого пламени. После же, приподняв хвосты да обхватив те показавшимися из-под широких рукавов руками — бледными, человечьими, тонкими, — с чем-то непередаваемо разочарованным притиснув те к животу, объяснила:

— Оками здесь когда-то жили. А потом ушли. Давно ушли. Когда вы начали повсюду строить свои дома и пробираться в наши леса. Я даже не встречала их никогда: они пропали до того, как я появилась на свет. А я появилась на свет задолго до того, как появился ты и почти все поколения твоей семьи. Так что да. Это было давно… Нет их тут больше.

Дзи, помолчав, кивнул, не зная, расстроен на самом деле или нет. Повторно поглазел на отпечатавшийся в земле след, решив допросов не продолжать и не пытаться вызнать, что же тогда за тварь здесь бродила, если не была ни Волком, ни, скорее всего, Лисой, а лапы имела похожие. Только какие-то ненормально матерые.

Подумал, что господин Окимура-то, получается, тот еще лжец, хоть примерно таким его и считала практически вся деревня, кроме совсем несмышленых детей. Прислушался к странному незнакомому звону, доносящемуся из-за другой стороны ороговевшего липкого тумана — похоже было на поющий лай справляемой лисьей свадьбы и на шелест прибрежной воды, бьющейся о сточенный тальник.

Поглядел вслед удаляющейся обратно к камню Кейко, не издающей ни топота, ни выдоха, ни шепота спугнутой синей травы…

И уже когда поднялся на ноги сам, собираясь ее догнать да на всякий случай извиниться, если чем-нибудь вдруг ненароком задел, замер как вкопанный, с четкой ясностью осознав, что именно поражало здесь больше всего.

Не туман, нет, и не трава цвета индиго, не приняшая форму дымка, не черные деревья и их красные гнезда, даже не то, как он спокойно, будто делал это всегда, разговаривал с треххвостым рыжим Ёкаем, звенящим худеньким храмовым бубенцом…

А то, что внизу, в деревне, из которой он пришел, стоял январь, снег расползался по полям нарывным бельмом, в домах скрипел да зверствовал мороз и ладони исходились паутинами трещин, а здесь, на верхушках космато-странных гор, где должно было быть еще лютее да холоднее, цвела трава, зелень оставалась зеленой, деревья не сбросили листья, воздух пах речным дном и шуршащим подстилкой октябрем, и никакого снега тут абсолютно…