Rysa Walker

Timebound’s Edge

© Султанова Ф., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

22 ноября 1963 года, 12:05

Не успела я открыть глаза, как резкий запах гниющей рыбы ударил мне в нос. Думаю, именно вонь объясняла присутствие кошек, которые маячили перед глазами каждый раз, когда я просматривала это место перемещения в течение последних нескольких дней. Две кошки, тощая рыжая в полоску и длинношерстная белая, с разодранным левым ухом, шипят и настороженно наблюдают за мной с крыши большого серого мусорного контейнера, стоящего прямо позади меня. Надпись от руки на нем гласила: «Только для школьного книгохранилища», но рыбные кости и объедки вокруг мусорного бака кричали о том, что по меньшей мере один владелец местного ресторана либо не умеет читать, либо не утруждает себя следованием правилам.

Ужасный запах, несомненно, и есть причина, по которой ХРОНОС выбрал в качестве стабильной точки именно это место. Ни один здравомыслящий человек не рискнул бы приблизиться к нему ближе чем на тридцать метров. Пару историков, появляющихся из ниоткуда, заметят лишь кошки.

Изучив лица на фотографии еще раз, прячу ее и ключ ХРОНОСа под свитер и спешу вниз по Хьюстон-стрит. Свернув на улицу Вязов, направляюсь к знаку «Держаться правой стороны» на шоссе Р. Л. Торнтона. Вдоль дороги начинает собираться толпа. Кортеж находится всего в десяти минутах езды, и это означает, что у меня осталось совсем мало времени, ведь только за несколько минут до стрельбы я смогу узнать, где находятся мои бабушка и дедушка.

В радиусе пяти кварталов не менее семи стабильных точек, что свидетельствует о неугасающем интересе к теориям заговора, связанным с убийством Кеннеди, даже в 2300-х годах. Я уже использовала три из этих стабильных точек, и в этот самый момент три другие версии меня идут к Дили-Плаза: одна с Маркет-стрит, другая с Мейн-стрит и еще одна с Рекорд-стрит. Кейт с Мейн-стрит даже одета в тот же свитер и блузку с дурацким воротничком, как у Питера Пэна, но примерно через минуту ее окружит толпа, и в двенадцать тридцать, когда на площади раздадутся выстрелы, она будет уже на целый квартал позади. Две другие Кейт тоже не найдут Тимоти и Эвелин Уинслоу.

Я только подъехала к площади, представляющей собой небольшой парк с белой беседкой на вершине холма, когда молодая пара с двумя маленькими мальчиками остановилась передо мной. Старший ребенок лет четырех крепко вцепился в красный сарафан своей матери. Мальчик помладше сидит на плечах отца, пухлыми ручками держась за воротник его клетчатой рубашки. Он откидывает свою маленькую белокурую головку назад, разглядывая мир вверх ногами, и удивляется, увидев меня позади.

Его отец кивает в сторону клочка травы посреди улицы Вязов.

– Но… может, нам лучше остаться на этой стороне, Билл? – Женщина выглядит лет на двадцать с небольшим, и голос у нее высокий, с сильным южным акцентом. – Там две большие улицы, они могут потеряться в толпе. Если мы останемся здесь, дети смогут поиграть на лужайке, пока мы ждем.

Мужчина снимает малыша с плеч плавным привычным движением и сажает на печально известный, покрытый травой холмик. Он ловит мой взгляд, встает и застенчиво улыбается мне, походя на молодого Элвиса Пресли. Дрожь пробегает у меня по спине. Я не могу объяснить почему, но после понимаю, что это Ньюманы – семья из тех фото и видео, что я изучала в Интернете. Те, на чьих глазах произойдет убийство. После стрельбы на них обрушится толпа журналистов, десятки репортеров будут фотографировать, как они лежат на траве, прикрывая собой детей от хаоса.

Ньюман и его жена смущенно переглянулись – я, наверное, надолго задержала на нем взгляд. Одарив их нервной полуулыбкой, прохожу мимо, торопясь к бетонным ступеням, ведущим к беседке.

Далеко не живописный на вид забор из штакетника и несколько больших деревьев скрывают гораздо менее живописный вид на грунтовую парковку позади площади. Уже конец ноября, но почти все деревья еще зеленые, за исключением пары только-только сбрасывающих свои красновато-золотые листья. Около забора прогуливаются несколько человек. Я постоянно напоминаю себе, что мне только нужно найти бледно-голубой «Форд Фэрлейн». И все же я не могу не обратить внимания на молодого парня с тонкими усами, выглядывающего из травянистых зарослей и пристально наблюдающего за улицей, он слегка подергивает левой ногой. Прислонился к забору и закурил сигарету. Сегодня слишком тепло для такой куртки… может, за этим бугорком в его кармане скрывается пистолет? И в этой тени дерева, прямо за забором, определенно можно спрятать винтовку…

Я качаю головой, возвращаясь к более важному делу, и, наконец, нахожу автомобиль, который мельком заметила с тротуара во время моего последнего перемещения, как раз перед тем, как прогремят выстрелы и отберут мой последний шанс приблизиться к площади. «Фэрлейн» припаркован примерно в двадцати пяти метрах, позади грязного красного пикапа со спущенным передним колесом.

В 1963 году на дорогах появилось немало голубых «Фэрлейнов» 1959 года, так что я вполне могла ошибиться. Я сворачиваю направо, надеясь незаметно подойти к нему, обхожу пикап и пару других машин с задней стороны стоянки. Надеюсь, что мои бабушка и дедушка в машине, а не болтаются возле Запрудера[1], чтобы остаться на кадрах его документалки. Или высматривают Ли Харви Освальда[2] на шестом этаже книгохранилища. Сейчас мы полагаемся на воспоминания Кэтрин о кратком разговоре с Эвелин, состоявшемся почти пятьдесят лет назад.

Коннор охал и ахал над изображениями этого «классического» автомобиля, когда мы изучали его в Интернете, но, вы меня извините – автомобили этой эпохи то еще уродство. В одних «плавниках» достаточно металла, чтобы соорудить один или два «Приуса». Отбросив эстетическую сторону, могу сказать, что сейчас я даже немного благодарна этим плавникам, потому что они хорошо прикрывают меня, пытающуюся пробраться за автомобилем, согнувшись втрое.

В машине сидят два человека, но они настолько вплетены друг в друга, что я с трудом могу разобрать, где начинается один и заканчивается другой, не говоря уже о том, чтобы узнать в них людей с фотографии, которую дал мне папа. И если это они, я знаю, что эти страстные объятия служат по большей части только прикрытием. Они надеются, что тот парень у забора или любой другой потенциальный «второй стрелок» не обратит внимания на молодую пару, целующуюся на парковке, и у них будет возможность стать свидетелями исторического события. Они, наверное, едва дышат. Но все же будет не очень приятно подкрасться и представиться своей двадцатипятилетней бабушке в тот момент, когда ее рубашка наполовину расстегнута, а дедушка уже почти перешел к делу.

Я достаю свой ключ ХРОНОСа. Фотографию и телефон держу в свободной руке. Конечно, в 1963 году никакого сигнала не поймать, но телефон все еще сможет воспроизвести видео, которые записали Кэтрин и папа, чтобы подтвердить мой рассказ.

На мгновение я задумываюсь, стоит ли сначала вежливо постучать в окно. Волосы у нее такие же темно-медные, как и у девушки на снимке «Поляроида», поэтому я все же решаюсь перейти к действиям. Быстро дернув хромированную ручку, распахиваю дверь «Фэрлейна». Сажусь на заднее сиденье, держа ключ ХРОНОСа, словно полицейское удостоверение, давая им время разобраться в том, что произошло.

Эвелин бросает на меня яростный взгляд через зеркало заднего вида и тут же начинает застегивать кофточку. Тимоти оглядывается, и у меня возникает странное ощущение, что на меня смотрит «сердитое» лицо моего отца, но на пятнадцать лет моложе и, возможно, на пять килограммов полнее. Мой папа довольно мягок, поэтому я нечасто видела это выражение. Я хорошо помню только тот случай, когда мне было, возможно, лет пять и я пыталась узнать, что случится, если нагреть пирожное лазером в DVD-плеере (ничего хорошего).