– Я проверяла тебя. Насколько доброе у тебя сердце, есть ли в нём злоба и чернота. Ты должна была пережить страх и лишения, чтобы проявить себя. Ты могла начать проклинать меня, сговориться против меня со злом, но так и не сделала этого. Значит, твоё сердце чистое. Ты выдержала испытания.

– Со злом?

– С проклятым, что выдаёт себя за человека. К счастью, благодаря тебе мы смогли запереть его.

Мала потупила взгляд: стыд жёг ей щеки, но ей не хватило духу признаться, что она почти поверила Скитальцу.

В действительности тот пугал её. О нём рассказывали страшные вещи: мол, живёт он уже много лет, а нрав и сила у него звериные. Лицо же прячет он потому, что и не человек вовсе, а волколак или кто похуже, и под маской у него пасть, полная здоровенных клыков. Про Бабушку Я’гу она же, наоборот, слышала только хорошее. И даже сейчас та хлопотала над ней: принесла тазик с водой, чтобы умыться, угощала вкусными на вид и запах блюдами, была всячески добра к и приветлива. А стоило Мале вспомнить, что её посчитали достойной, как душа её согревалось от гордости.

– А как же Ваня? – поинтересовалась она робко.

Бабушка Я’га опустила голову, будто в скорби, помолчала немного, прежде чем ответить:

– Сердце воина чёрствое. Я уже ничего не могла сделать, ничем не могла ему помочь.

Она распахнула сундук и достала оттуда ткань необыкновенной красоты. Багряная, как заря, вышитая золотыми и серебряными нитями, что создавали причудливый узор – последний сверкал, будто на нём плясали солнечные зайчики. Мала охнула, не в силах скрыть своего восторга.

– Я одарю тебя в благодарность, – улыбаясь, поведала ей Бабушка Я’га. – Тканями из Заморья, шелками из горных долин, камнями, мехами и золотом. На границе опушки уже стоит бравый конь, который поможет тебе добраться до дома и увести всё это с собой. А сейчас кушай, тебе надо набраться сил.

Мала слушала, как заворожённая и с открытым ртом любовалась дарами, что Бабушка Я’га доставала из сундука: рулоны красочной яркой ткани, ожерелья, будто полностью сделанные из камней, блестящие соболиные шкурки, горсти серебряных и золотых монет… Когда восторг чуть утих, она украдкой взглянула на стол и, пока Бабушка Я’га не смотрела, взяла из миски несколько ягод и отправила их в рот. Ну какая беда могла случится от пары ягодок?

Я’га вдруг замерла, насторожилась. Принюхалась и зашлась кашлем. С удвоенной ловкостью протопала она к котелку, наклонилась и втянула носом идущий от него пар. Подняла голову, шумно раздувая ноздри, как собака. С каждым вздохом дышала она всё тяжелее, пока не перешла на свистящий хрип.

– Видишь дым? – резко и даже грубо спросила вдруг Бабушка Я’га.

Мала, успевшая к этому времени съесть ещё несколько ягод, бросила зажатую в ладони горсть обратно. Вжалась в табурет, испуганная столь резкой переменой тона, но вгляделась в пространство комнаты. В самом деле воздух показался ей густым, тяжёлым, заполненным дымкой, как от костра.

– Да, вижу.

– Так откуда же он?!

Я’га потеряла терпение – дышать ей становилось всё тяжелее. Прикрыв нос платком, она затопала к ставням, но, когда распахнула их, дым ворвался в комнату, ударив прямо в лицо. Всё вокруг тут же окуталось сизой пеленой. Я’га зашлась в тяжёлом удушающем кашле, а Мала никак не могла понять, что происходит. Дым и ей щипал глаза, но и только. Она было бросилась помочь Бабушке, но стоило ей ступить на пол, как комната поплыла, а стены заходили ходуном.

– Ой! – вскрикнула Мала. – Что происходит? Почему дом качается?

«Наверное, он ожил и решил уйти от огня», – подумалось ей, и эта мысль странным образом её развеселила.

Я’га, продолжая кашлять, упала на колени. Лицо её раскраснелось, как от ожогов. Не в силах вдохнуть, хрипя на каждый вдох, она драла когтями свою грудь, стаскивая шали на пол, пока пыталась доползти до люка. Дрожащими руками она подняла дверцу, готовая вывалиться наружу, и там-то Морен её и ждал. Правая его рука уже была вскинута вверх, а левая сжимала запястье. Раздался щелчок арбалетного затвора, и вырвавшаяся стрела угодила точно в правый глаз.

Я’га отпрянула, схватилась за лицо, взвыв нечеловеческим голосом. Срежет металла и скулёж добиваемой собаки – вот на что это было похоже. Подпрыгнув, Морен ухватился за края люка и, подтянувшись, поднялся в дом.

Мала сидела под столом, зажав уши и сжавшись комочком. Пока Я’га каталась по полу, держась за выколотый глаз, и истошно визжала, Морен махнул девочке рукой, призывая к себе. Мала долго не решалась покинуть убежище – она бросала беспомощные перепуганные взгляды на Бабушку Я’гу, точно хотела помочь ей. Но когда Морен, перекрывая вопли Я’ги, крикнул ей: «Давай же!», она выбралась из-под стола и просеменила к нему.

Он на бегу поймал её подмышки и помог спуститься через люк. Мала убежала, и Морен мог больше не беспокоиться о ней. Дым, что проникал сквозь щели, запахнутые и распахнутые ставни, теперь медленно уходил в открытый люк. Морену и самому дышалось в нём тяжело: каждый вдох обжигал огнём лёгкие, а открытые участки кожи горели крапивным жаром. Его спасали маска и закрытая одежда, да только он знал, что долго так не протянет. Но всё равно захлопнул дверцу люка, чтобы дым и дальше наполнял комнату. Обежав её взглядом, он нашёл свой меч, прислонённый к стене там, где некогда стоял сундук. Морен бегом кинулся к нему и, едва взяв в руки, вынул из ножен.

– Чем здесь так пахнет?!

Я’га больше не каталась по полу – спрятав голову руками, она сжалась на полу и покачивалась из стороны в сторону.

– Зверобой. Я поджёг его и разложил под окнами.

– Ублюдок… Тварь… Сукин сын! – Она выла, кричала и проклинала его, баюкая изувеченное лицо.

Морен не спешил нападать – её «муки» могли быть очередным притворством – и не прогадал: когда Я’ге надоело ждать, она вскочила, вывернулась из своего «кокона» и в один прыжок встала на ноги. Выпрямившись во весь рост, она рвала и стягивала с себя платки и юбки – её тонкие пальцы обросли птичьими когтями, что легко раздирали ткань. Один её глаз закрылся навсегда – по её лицу всё ещё текла тёмная, словно бы чёрная кровь, – но второй, распахнутый, горел насыщенным алым. Когда она сорвала последнюю верхнюю юбку, оставшись лишь в рваном платье, стало ясно, что именно так стучало при её шагах. Там, где должны были быть ноги, из-под подола выглядывали две пары острых, как у краба, конечностей, покрытых жёстким панцирем. Одна пара была поджата, и лишь теперь она опустила её, встав на все четыре лапы. Выпрямив их и перестав горбиться, она возвысилась над Мореном в половину его роста.

Схватившись за ворот платья, Я’га разорвала его напополам, до самого живота, и сбросила с худых, покрытых сморщенной кожей плеч. Остатки ткани ещё скрывали нижнюю часть её тела, но теперь взору Скитальца предстала суть её порока. Меж рёбер и отвисших грудей, от ключиц до самого живота, тянулась огромная пасть, полная острейших зубов. Последние шли в несколько рядов, и каждый из них смыкался и размыкался независимо от других.

Явив своё истинное обличье, Я’га вскинула когтистый перст и, указав на Морена, прокричала:

– Ты – проклятый!

– Как и ты.

Морен выставил меч перед собой, готовый к бою.

– Ты станешь моим праздничным обедом!

Она бросилась на Морена со всех ног. Он ждал её приближения и, как только Я’га ударила когтями, пригнувшись, ушёл влево, – туда, где она не могла увидеть его слепым глазом, – и ударил мечом снизу вверх. Я’га взревела от боли, чёрная кровь окропила пол, а раненная кисть повисла куском мяса – он не сумел отрубить её, но надрезал сухожилия.

– Ублюдок!

Её крик ударил по ушам. Озверённая, она резко развернулась, тут же нанося удар – Морен едва успел отступить назад, и тут же последовал ещё один удар, более быстрый – когти полоснули грудную пластину, почти достав. Я’га наседала, а Морен едва успевал отбивать удары и отступать, встречая её когти клинком. Но каждый раз приходилось делать шаг назад, пока спина не упёрлась в стену. Морена прошиб холодный пот. Он оказался зажат, отступать было некуда. Когда Я’га замахнулась, он не придумал ничего лучше, чем в последний момент вскинуть меч, выставив лезвие, как щит.