Я’га не успела остановиться – её удар пришёлся на заточенный клинок. Она взревела от боли, лезвие вошло в ладонь – недостаточно глубоко, чтобы отрубить, но достаточно, чтобы замедлить. Морену хватило этой заминки, чтобы уйти влево. Но второй раз приём не сработал. Когда он нанёс удар, целясь в тощий бок, Я’га ударила его по ногам одной из конечностей. Морен не удержал равновесие, и лезвие лишь полоснуло её: длины меча не хватило, чтобы нанести более глубокую рану.
Я’га вскрикнула, схватилась за бок, и Морен воспользовался её замешкой, чтобы встать на ноги. Когда Я’га развернулась к нему, тяжело дыша от гнева, он уже поднял меч, готовый защищаться. Здоровый глаз Я’ги обежал комнату, она схватила с огня кипящий котелок и бросила его в Морена.
Он всё ещё был босой. Даже если увернётся, кипяток ошпарит ноги – это он понял сразу. Отбив котелок мечом, Морен упал назад, на открытый сундук – больше и деваться-то было некуда. Спина и плечи тут же отозвались болью: падение вышло не самым удачным. А Я’га уже нависла над ним и занесла для удара одну из ног.
Комнату огласил птичий крик. Куцик влетел во всё ещё распахнутое окно и накинулся на Я’гу. Он рвал её лицо когтями и клювом, пытался выклевать оставшийся глаз, пока Я’га истошно кричала, пытаясь отбиться одной рукой. Морен вывалился из сундука. Вода залила почти всю комнату, она всё ещё оставалась горячей, но уже хотя бы не обжигала. Морен зарядил арбалет, вскинул руку и крикнул:
– Куцик, прочь!
Птица вспорхнула под потолок и Морен выстрелил – Я’га успела прикрыть лицо, и стрела вонзилась ей в руку, проткнув её насквозь.
– Быстрый, – бросила она как оскорбление. – Проклятый!
Морен не отвечал: он думал. Пол теперь был залит водой, и продолжать бой, размахивая мечом, сродни самоубийству: босиком он мог легко поскользнуться. Плечи и лицо Я’ги Куцик расцарапал в кровь, и, будь у него больше времени, он наверняка добрался бы до глаза, но Морен не мог его использовать: слишком опасно. А ещё он заметил, что дышать стало значительно легче, да и Я’га уже не хрипела на каждый вдох. Зверобой догорел, и дым постепенно рассеивался.
– Зачем нам сражаться? – спросила она вдруг. – В тебе течёт та же кровь, что и во мне. Местные любят меня. Я им нужна.
Всё звучало так, будто она осознала, что проиграет и теперь пытается договориться с ним. Но Морен не обольщался, скорее всего, она тянула время в попытке отдышаться – Морен видел, как постепенно затягивается рана на её боку. Медленно, но куда быстрее, чем у человека или зверя.
– Ты убивала их детей. – Морен тоже решил воспользоваться передышкой. Заговаривая Я’ге зубы, он отвёл руку с зажатой в ней стрелой за спину, ища наощупь спрятанные за поясом цветы.
– Они сами отправляли их ко мне. Нежеланных выродков, голодных нахлебников, никому не нужных сирот! Мне приносили младенцев и отправляли ко мне голодные рты, которые не могли прокормить. Ты даже не представляешь, сколько обездоленных семей нуждались во мне после Чёрного Солнца. Я давала им утешение! Ты что же, хочешь отнять его у них?
– Говоришь складно. – Морен зарядил арбалет. – Но я тебе не верю.
Он вскинул руку, и Я’га тут же ушла в сторону. Выстрел не последовал, Морен выбрал другую цель, и лишь, когда обманка сработала, выпустил стрелу. Та угодила в догорающий очаг, потревоженные угли вспыхнули, и пламя охватило нанизанные на древко колючки сухого чертополоха. Едкий дым тут же поднялся в воздух.
Пока трава разгоралась, Я’га не стояла на месте. Она кинулась на Морена, но теперь пыталась достать не когтями, а теми конечностями, что служили ей опорой. Пытаясь проткнуть его ими, она наносила удар за ударом. Морен едва успевал отбиваться. Один он таки пропустил – костяная нога ударила его в грудь, отбросив на несколько шагов назад. Пластина защитила от перелома, но на ней осталась глубокая вмятина, а сам он не устоял на ногах. Я’га бросилась на него, чтобы добить, но Куцик вновь пришёл на помощь – налетев сзади, он полоснул её когтями по спине. Вскрикнув, она остановилась, а Морен успел вскочить на ноги и крепче сжать меч. Но вместо того, чтобы продолжить нападать, Я’га подняла визг:
– Что за дрянь?!
Морен сразу понял, о чём она – ядовитый для проклятых дым чертополоха жёг глаза и лёгкие. Морен и сам чувствовал, как бегут слёзы по щекам, и видеть из-за них и боли становилось всё тяжелее. Поэтому он так и не любил эту траву. Но Я’ге было куда тяжелее: дым жёг ещё и открытые раны, слизистые, а значит, и зубастую пасть на её груди. Достав из-за спины оставшиеся стебли, Морен щёлкнул над ними пальцами – сухие, они тут же вспыхнули, – и едкий дым заполнил комнату, заставив его закашляться.
Взвыв, Я’га бросилась к люку. Не в силах ждать, она раздробила дверцу, пытаясь скорее выбраться. Бросив траву на пол, в воду, Морен бросился к ней и в три шага оказался рядом, за слепым глазом. Широко замахнулся и одним рубящим ударом завершил бой.
Верхняя половина тела проклятой отделилась от нижней, шмякнувшись об пол. Нижние её конечности так и остались в разломанном люке, но Я’га всё ещё была жива. Она отползала к стене, таща по полу остатки своего тела, и скулила от боли.
Морен уже почти ничего не видел – глаза слезились, – и он с огромным трудом поднимал веки, чтобы разглядеть хоть что-то. Схватив со стола первую попавшуюся кружку, он вылил её содержимое в очаг, потушив его. И только после этого пошёл к Я’ге. Та уже добралась до угла, забилась в него и перевернулась на спину, чтобы видеть Скитальца.
– Зачем? – плаксиво, надрывая голос, взвыла Я’га. – Зачем ты убиваешь таких, как ты?!
– Я не такой, как ты.
Голос Морена тоже хрипел – травы, что он использовал, травили и его. Взмахнув мечом, он отсёк Я’ге голову, прекратив вой.
Дышать после жжёного чертополоха было чертовски тяжело. Куцик сидел на единственном открытом окне, Морен распахнул остальные. Прошёлся по комнате, внимательно всё осматривая и по ходу собирая свои вещи. Открыл все двери и ставни, сорвал полотно, чтобы утренний свет ворвался в комнаты, но так и не нашёл каморки, чердака или какой-нибудь потайной ход. Ни одного угла, где Я’га могла бы держать живого мальчика, а детских вещей в её запасах хранилось предостаточно – Морен не смог бы сказать точно, кому они принадлежали.
Когда он вернулся в гостевую, Куцик опустился к нему на плечо и прокричал голосом Матвея:
– Если с Ванюшей что-то случится!
– Я знаю, – шепнул Морен.
Взгляд его упал на обеденный стол. Подойдя к нему, он взял из миски несколько пирожков и разломал их. Все они были с мясом, но мелко рубленным. Одну из чаш доверху наполняли чёрные ягоды красавки, блины и каша его не интересовали. Зато в самом центре стоял большой глиняный горшок с половником. Морен заглянул в него: мясная похлёбка с щавелем и грибами. Опустив половник на самое дно, он зачерпнул гущу, поднял её наверх и замер.
Я’га сварила похлёбку на детских рёбрышках.
Солнце уже почти взошло над лесом, когда Морен выбрался из избы с серым свёртком в руках, сделанном из шали Бабушки Я’ги, и своими же седельными сумками. Куцик восседал у него на плече и как всегда вертел головой, ловя каждый случайный звук: от птичьих трелей до хруста веток и лошадиного фырканья. Факелы почти догорели, и лишь угли тлели в пустых глазницах черепов, указывая путь. Поляну окутал прозрачный утренний туман, что приятно холодил обожжённую кожу, и, казалось, весь мир ненадолго замер, дабы отдышаться перед долгим днём. Но Морен с трудом мог вспомнить, когда в последний раз он чувствовал себя настолько опустошённым.
Малу он нашёл на окраине леса – она гладила спутанную гриву его кобылы, расчёсывала её пальцами и хихикала себе под нос. Когда Морен спросил, как она себя чувствует, Мала с широкой улыбкой протянула «О-о-о!» и засмеялась. Её реакция ему не понравилась.
– Я видела, как изба ходила по поляне! На курьих ножках, представляешь? – спросила она, заливаясь смехом.
Морен привязал свёрток к седлу и закинул на круп сумки. Освободив руки, он поймал лицо девочки в ладони, повернул его к солнцу и нахмурился. Зрачки её были расширены и не подумали сужаться, когда он вывел её из тени.
