Ну а хорошее питание никак не помешает этой важной задаче.

В неволе существует свой сленг. Некоторые слова со временем учишь сам, некоторые еще путаешь со словами из обычной жизни. Какие-то термины не имеют принципиального значения. Если назовешь «решку» – окном, а «тормоза» – дверью, то ничего не изменится. А вот сказать «спросил» просто так нельзя. Спросить в тюрьме означает предъявить. Если же задаешь человеку обычный дружеский вопрос, правильно говорить – «поинтересоваться». Или, нельзя говорить «постучать», «стучат органам», правильно употребить «цинковать». Не «дырка», а «отверстие», не «вафля», а «печенье в клеточку». Если сказать это в присутствии «стремяг» – людей, стремящихся максимально следовать тюремным понятиям, то поначалу будут поправлять, но со временем это будут воспринимать крайне негативно. Обычные же заключенные, далекие от криминальной культуры, могут закрывать глаза на неправильное изъяснение.

Шли дни, мы общались, пользовались новой удочкой из бумажных листов, но карантин не вечен. В один из вечеров нас вызвали на распределительную комиссию. Это процедура, при которой несколько сотрудников Администрации решают, в какую камеру отправить арестованного.

Есть несколько правил распределения заключенных. Одни закреплены в законе, другие действуют негласно и известны лишь самим сотрудникам. В законе в частности запрещено содержать вместе тех, кто уже сидел и тех, кто заехал в СИЗО в первый раз. Заключенных болеющих туберкулезом содержат отдельно от здоровых, мужчин отдельно от женщин, взрослых отдельно от детей. Есть правила, что отдельно содержаться обвиняемые по насильственным статьям, что соблюдается далеко не всегда. Также отдельно должны содержаться государственные изменники; шпионы и экстремисты, то есть категория, к которой относился и я. Но это правило вообще не исполняется. Также сотрудники разделяют тех, кто склонен сотрудничать, и слабо поддающихся давлению. Обязательно отделят гомосексуалистов от остальных.

Каждый из нас по очереди заходил в просторную комнату, дверь держали открытой, и можно было видеть, что происходит. Каждый по очереди вставал в квадрат, нарисованный на полу, представлялся, называл дату рождения, статьи, обязательно интересовались дежурил ли, нормально ли содержится в общей массе. Также у многих интересовались, почему не стрижены. Вообще максимальная длина волос установлена только для осужденных, на тех, кто содержится в СИЗО, это не распространяется. Но у многих сотрудников есть собственные представления, нигде не зафиксированные, свое толкование закона, поэтому очень часто сотрудники любят требовать постричься. Хотя никакой обязательной силы это требование не имеет. Поэтому, когда и как стричься это решать вам, но надо учесть, что заключенные не слишком любят, если у кого чересчур длинные волосы. Это могут принять за признак женственности. Поэтому лучше следить за своей шевелюрой. Я ответил на все поставленные вопросы. На вопрос о дежурствах, ответил, что не дежурил.

– Еще очередь Ваша не приходила? – спросил сотрудник.

– Приходила, просто я отказался. Я не хочу иметь проблем с другими заключенными. – честно ответил я.

– Вам кто-то угрожал из других заключенных? – вновь поинтересовались у меня.

– Нет, рапорт на меня уже составляли.

– В таком случае если и дальше будите отказываться дежурить, к Вам будут применены меры дисциплинарного взыскания, вплоть до выдворения в карцер.

Я это понимал, но портить отношения с заключенными действительно не собирался, чтобы не превратиться в Макарова. Вообще можно вполне лавировать, сохраняя хорошие отношения, как с Администрацией, так и с заключенными, как большинство и делают.

Я решил напомнить о правиле, закрепленном в законе, о том, что экстремистов сажают отдельно. Мне сказали, что по моей статье на «Воднике» содержится только один человек, я его знал, это был Екишев из движения «Парабеллум», но поскольку он уже ранее отбывал срок, то есть был второходом, содержать нас вместе не могли. Вообще тогда я горел идеей сидеть с так сказать «государственными преступниками», как я. Но позже пришло осознание, что это было ошибкой. Среди остальных заключенных есть много интересных людей. Если бы правило о раздельном содержании полностью соблюдалось, я бы замкнулся в узком кругу, и не познакомился со многими любопытными личностями.

Несмотря на то, что законодатель установил такие нормы специально, чтобы экстремисты не могли распространять свои «антигосударственные» идеи среди других заключенных, администрация действует по другой логике. ФСИН наоборот стремится не сажать экстремистов вместе. Тогда бы они могли быстрее найти общий язык, сплочённее отстаивать свои интересы или вообще организовать побег. Возможно к такому порядку вещей приложили руку еще и ФСБ. Как и остальным, кто имел относительно длинные волосы, мне сказали подстричься. Хотя на воле моя стрижка считалась короткой

По окончании распределительной комиссии, мы вернулись в камеру, нам дали машинку для стрижки и сказали собирать вещи.

Я решил не стричься, как и Вадим. Подстригся Денис, убрав свою косичку, он поначалу говорил на распределительной комиссии, что не хочет стричься, но Администрация его убедила. Стриженный под ноль он был похож на узника концлагеря. Подстригся под ноль и Игорь, хоть он и так был очень коротко подстрижен. Скорость подстригся, но не совсем под ноль. Так же подстригся и таджик, сидевший за участие в краже мусорного контейнера.

На комиссию не вызывали только таджика-наркоторгова и еще одного молодого парня по 228. Ч.2 (хранение наркотиков). Они заехали недавно, поэтому их очередь еще не настала. Этому молодому парню мы стали объяснять, как налаживать дорогу, показывали, как делать удочку. Когда тот уселся делать ее из листков бумаги, в камеру ворвался сотрудник администрации.

– Так, я Вас сразу предупреждаю, чтобы Вы не пытались наладить межкамерную связь! – сказал тот парню, видимо увидев по камере видеонаблюдения, что тот делает из листков подобие удочки. Изъять их сотрудник не мог, потому что это были материалы дела, не подлежащие изъятию, да и парень пока еще не успел скрепить эти листы.

Когда сотрудник ушел, парень все-таки обещал, что будет держать дорогу. К чему был этот приход сотрудника? То ли они просто проверяли парня, как он подчиняется приказам, чтобы знать в какую камеру его отправить. То ли рассчитывали, что он пока еще «не попал под дурное влияние» и можно подавить его волю к неповиновению.

Через некоторое время за нами зашли сотрудники, я собрал пожитки, свернул матрас и пошел вместе со всеми. Мы поднялись по лестнице на этаж выше и стояли возле закрытой двери. Пока мы ждали к нам подошли знакомые люди. Белорус, днровец, еще несколько человек, с частью из которых были знакомы мои сокамерники. Всех их также поднимали в камеры. Постепенно нас поднимали все выше и выше, и с каждым этажом от нашей группы оставалось все меньше и меньше. Было немного тяжело расставаться с теми с кем сдружился, но тюрьма это то место где нельзя привыкать к людям.

Наконец нас довели до последнего этажа, если не считать этаж с прогулочными двориками. От изначальной группы почти никого не осталось. И вот меня провели на этаж, раскрыли двери одной из камер.

– Какие у Вас статьи? – спросил сотрудник у заключенных.

– 105-ая «Убийство». – ответил один из сидевших.

Я зашел в камеру. Так начался новый этап. Всего в карантине «Водника» я провел восемь дней.

Личность каждого тесно связана с Отечеством:

Любим его, ибо любим себя

Н. М. Карамзин, российский историк и литератор

Как и учил меня белорус, я поздоровался, спросил, «людская ли камера?» (то есть сидят ли здесь порядочные арестанты или «шерсть»), кто смотрящий. Узнав, что попал я в людскую камеру и кто смотрящий, я спросил, где свободная кровать. С этим меня попросили подождать и пока отложить вещи в сторону. В камере, как и на карантине, была отдельная туалетная комнат, меня отвел туда молодой, накаченный парень по имени Саня. С первых минут меня встретили достаточно радушно, здоровались, представлялись. В туалете сидели двое, один косоглазый, коротко стриженный здоровяк – Виталя, на унитазе сидел темноволосый молодой парень, назвавшийся Никитой.