Замо́к темницы с гулким лязгом открылся. За решёткой, прижавшись к стене, сидел восьмилетний мальчик. Когда глаза Насира привыкли к темноте, он задумался, знал ли Альтаир о мальчике, дрожащем от сырого холода темниц. Несколько дней назад даже Насир об этом не слышал. С другой стороны, он вообще мало что знал о планах султана.

Стоило ему перешагнуть порог дворцовых темниц, как тишина опустилась на мрачные залы. Люди, вопреки темноте, узнали о его присутствии и тут же смолкли.

Будь он только сыном отца, он бы купался в их страхе, однако, будучи также сыном матери, Насир испытал отвращение.

Зайдя в камеру мальчика, Насир стиснул зубы от зловония, порождённого гнилью и фекалиями.

– Поднимайся.

Юный деменхурец бросил взгляд на плеть в руке Насира и встал, стараясь удержаться на нетвёрдых ногах. Он пробыл здесь всего полмесяца, но кости уже торчали; волосы и кожа потускнели. В глухой тишине мальчик шёл вперёд, громко шаркая ногами по каменному полу. Насир накинул на его плечи пыльный плащ.

– Баба? – спросил мальчик.

– Вы увидитесь, – тихо пообещал Насир.

В непроглядной темноте худые плечи ребёнка расслабились – он довольствовался простой возможностью увидеть отца.

Страж у двери сначала взглянул на плащ мальчика, а затем осмелился посмотреть на Насира. Тот сразу остановился, не поворачивая головы.

– Что-то не так? – спросил принц, глядя вперёд. Слова его прозвучали проклятием.

– Н-нет, мой повелитель, – промямлил в ответ стражник.

Насир глянул на мужчину, и тот поспешно опустил голову. Чуть погодя, убедившись в поселившемся страхе, принц крепче сжал плеть и подтолкнул мальчика к каменной лестнице.

Насир боролся с желанием поторопить ребёнка, чья ладонь слишком медленно скользила по перилам из оникса. Наверху он снял с мальчика плащ, сунул его за шкаф. Маленькая грудь ребёнка резко поднялась от глубокого вдоха, и в ту же секунду дверь в покои султана открылась.

Султан устроился на низком чёрном восточном диване, который занимал половину комнаты. Сидел он босиком, скрестив ноги; сандалии стояли на расстоянии волоса от богато украшенного пелузийского ковра. На полу султан выглядел менее царственно.

Перед ним на коленях стоял писец.

В руках Гамек держал чёрные свитки.

Свитки с новыми сведениями о погибших жителях Аравии приносили ему каждую неделю. В большинстве случаев в них перечислялись люди, скончавшиеся в пещерах Лейла во время обвалов, от побоев или, что ещё хуже, – от воздействия невидимых паров. Ядовитые газы блокировали лёгкие, удушая жертв насмерть.

До нынешнего дня свитки покоились в корзине рядом с троном, будоража кровь в жилах Насира. Но теперь он так и замер на месте, став свидетелем невозможного зрелища.

Султан постучал пальцем по свитку.

– Пусть соберут ядовитый дым.

– Мой Султан? Какой дым? – запинаясь, пробормотал писец, не отрывая руки от папируса. Чернила капали с его тростникового пера.

– Пары. Пары, которые душат людей, – задумчиво ответил султан.

Писец судорожно кивнул.

– Соберите, воспроизведите, а затем доставьте мне.

«О. Вот это уже больше похоже на отца».

– Не думаю, что кому-то известно, как это сделать, мой Султан, – прошептал писец.

Отвращение исказило лицо Гамека.

– Мне ли не знать, что все вы безмозглые. Пусть Удэй отведёт пелузианцев в пещеры и даст им всё необходимое. Поторопитесь.

Насир усомнился, что проживающая в Крепости Султана делегация пелузианцев оценит приказ.

– А теперь убирайся.

Писец, бормоча своё почтение, поспешил из комнаты, шурша таубом.

– Дым, – повторил Насир, как только в комнате стало пусто. Сначала он думал спросить о планах, но гордость взяла верх.

– Разожги огонь, – велел Гамек.

Когда сын не двинулся с места, султан одарил его пристальным взглядом. Насир желал ответов, но понимал, что маленький мальчик представляет угрозу.

Спустя долгую паузу Насир оставил дрожащего ребёнка у двери и разжёг огонь.

«Трус. Трус! Дурак».

Для огня в полуденную жару существовала лишь одна причина – магия. И чем больше Насир в ней упражнялся, тем опаснее она становилась. Редко выдавались дни, когда султан не повелевал Насиру помочь с волшебством. Возможно, магия, некогда освещавшая королевские минареты, действительно была чистой и доброй, но эта аномалия к добру не имела никакого отношения. Это колдовство превратилось в настоящий ад.

И Насир не ведал, откуда оно взялось.

Пальцы султана играли со старинным медальоном на груди. Насиру однажды удалось прикоснуться к украшению, и то, что он увидел, поразило его чувства. Разум в мгновение ока охватила тьма. В то время, пока пальцы гладили надписи на древнем языке, в ушах отдавались шёпот и полубезумные крики. То была тьма, порождённая болью; тьма, которая не имела конца.

Тьма, которая порождала отчаяние даже в себе самой.

Медальон был особенным, и тот факт, что он всегда находился при султане, придавал ему ещё большую уникальность. Если Гамек видел ту же тьму, что и Насир, то он, в отличие от сына, всячески её приветствовал.

Огонь ожил, и султан поднялся с места. Насир, ощущая струящийся по спине пот, потянулся за кочергой. Хотя принц мог продолжать и сам, он всё-таки передал главенство султану.

Кочерга. Горящая плоть. Крик.

Насир зажмурился. Вздохнул тяжело. Ему не хотелось проявлять слабость, и стыд не заставил себя долго ждать.

– Ты всё ещё слаб, – прошептал султан, разжигая огонь.

Насир подавил ярость, которая дрожью обвила кончики пальцев.

– Я устал, мой Султан.

«Однако наступит время, когда я буду полон сил».

– Хм, – рассеянно протянул Гамек, как будто слышал невысказанные слова сына. – Настанет день, и ты увидишь изъян в своих поступках. Проклятие в своём сострадании. Тогда ты поймёшь, чего я хотел для тебя с самого начала.

Вот только отец не этого хотел. В былые времена султан тоже ценил сострадание. Насир, казалось, помнил улыбку отца и залитый светом дворец. Он старался сохранить эти воспоминания, но с каждым днём они меркли и меркли. Разве не это пытался понять историк Овайс?

Мальчик, присев на корточки, осторожно потянулся за виноградом в чаше султана. Насир терпеливо дождался, пока ребёнок проглотит украденный приз, после чего передал Гамеку кожаный мешочек.

И отступил. Чем дальше он будет держаться от гнусного волшебства, тем лучше.

Гамек, раскрыв мешочек, бросил в огонь кусочек папируса, поверхность которого изобиловала чёрными как кровь словами.

Dum sihr.

Магия крови, запрещённая Сёстрами и караемая смертью. Ценой собственной крови человек мог практиковать любую магию на свой выбор. Без этого люди бы ограничивались лишь дарованными при рождении способностями. Но Гамек был султаном и мог делать всё, что хотел. Единственное, чего не понимал Насир, так это возможность появления магии в лишённой волшебства Аравии.

Он знал о причастности Серебряной Ведьмы – женщины, которая с завидной частотой посещала дворец, будто сама была султаншей. Она дала Гамеку пропитанные кровью кусочки папируса. И кровь та каким-то образом связывала владельца и взывающего.

Пламя затрещало, поднялось, потускнело до цвета пелузианских баклажанов. Комната залилась краской и жаром, а затем из пламени поднялась фигура с бледным лицом, тёмными глазами и длинной бородой. Этот живой и здоровый мужчина в тот самый момент находился в Деменхуре.

Хайтам, визирь халифа Деменхура.

Rimaal[17]. Деменхурцы всегда пугали Насира своим призрачным видом. Бледные, неземные, необычайно красивые. Как и Альтаир, они выглядели настолько светлыми, что создавалось впечатление, будто в жилах их течёт снег, а не кровь.

– Где он? – прохрипел Хайтам, невольный предатель своего халифа.

– Здесь, – отозвался Насир.

– Баба! – захныкал мальчик, когда Насир подвёл его ближе.