Катерина, от скуки, пыталась научиться вязать. Баба Марья хмуро смотрела на ее попытки набрать петли, и через полчаса махнула рукой, и ушла на улицу.

— Кирилл Робертович, оказывается, приехал. Ты знала? — с претензией поинтересовалась я у Кати.

— Знала. Папа сказал. Но у тебя такое настроение хорошее было. Я решила тебе не говорить. Что, уже нагрубил? — с сочувствием спросила подруга.

— Нет, я его не видела. Пашка с Витей сказали, что он с 1 курсом рисует в школе. Я не пошла туда. Папа говорил, он надолго?

— Нет, но я спрошу. В баню пойдем?

— О-о, — простонала я, пряча лицо в подушку. — Мне еще этого не хватало. Ненавижу баню!

— Ты как ребенок, — рассмеялась Катя. — Значит, ходи грязная. Вон, у тебя в волосах кусок какой-то фигни. Что это?

Я сняла в челки кусочек глины под скептический взгляд подруги.

Да, идти в баню придется.

Мои воспоминания об этом душном, горячем аде были освежены.

Баня для городской девчонки — это серьезное испытание. Помимо прочих неудобств баня бабы Марьи оказалась очень старой: печка дымила, сидения не вызывали доверия, казалось, что даже под моим весом (не говоря о Катином) они провалятся, наши шампуни плохо смывались местной водой, свет постоянно мигал, и под конец совсем погас. Хозяйка этого отвратительного строения принесла нам две свечи, зажгла их, и поставила на полку под потолком. Через пару минут Катя умудрилась погасить одну, взмахнул мокрыми волосами.

— Черт! Мне кажется, я стала еще грязнее, чем до похода сюда. У меня в волосах березовые листья от этого дебильного веника. Зачем ты вообще его достала? Катя, какое «попариться»? Ты хочешь, чтобы меня отсюда вынесли? Башку не промыть, жара дикая, хуже, чем на Кипре в прошлом году, нихрена не видно, ты еще… — вот примерное содержание наших бесед в бане.

Естественно, что дома я обнаружила, что не смыла пену, что порезала ногу бритвой, что частички скраба прилипли ко лбу, что березовые листья у меня везде, где можно представить (и где нельзя тоже), так как Катя махала этим веником как сумасшедшая.

Подруга же, напротив, была счастлива, и через полчаса уснула с мокрыми волосами. Ночью она меня разбудила с просьбой найти ей таблетку обезболивающего, так как после ее банных геройств нога заболела с удвоенной силой. Похоже Катерина еще долго не сможет выйти на пленэр…

После всех этих переживаний домой захотелось с удвоенной силой.

Сложности с помывкой, больная подруга (в городе можно бы было вызвать скорую), неожиданно приехавший Кирилл Робертович. Единственное, что давало силы терпеть это испытание — это красивый мужчина-художник из «строяка», как в городе звали строительно-архитектурный колледж.

Интересно, он будет участвовать в нашем пленэре или у них свой план? Я знаю, что их интересует деревянное зодчество, может быть, они приехали рисовать местные избы. Кстати, у многих домов здесь были очень красивые наличники и коньки. Я буду надеяться на второй вариант: пусть он поменьше сталкивается с нашими. И с нашими студентками (мужчина все-таки обладал шикарной внешностью, магнетическим взглядом и природным обаянием), и с преподавателями (рано или поздно Кирилл Робертович прилюдно опозорит меня).

Утром я с содроганием сердца вошла в помещение школы.

Затравлено огляделась, и выдохнула: моего мучителя здесь не было. В классе были только студенты и Борис Таисович. Ректор разделил всех на три группы: первая идет в Черный бор, вторая — на берег к парому, третья— к церкви. Задача у всех одна: выбрать удачное положение, ракурс, сделать набросок. Вечером планировался небольшой разбор полетов и, как в детском лагере, «ночной костер» — посиделки у костра с гитарой и байками. 1 курс был вне себя от счастья. Я вслушивалась в обсуждения, пытаясь понять, кто из преподавателей с какой группой будет заниматься. Но фамилию Кирилла Робертовича я так и не услышала.

В бору я была прошлой ночью. Эта мысль приятно отозвалась яркими воспоминаниями: теплая мужская куртка, пахнущая свежим парфюмом, внимательный, сосредоточенный взгляд, его рисунок, где в главной роли былая…Но портить эти ассоциации с бором не хотелось: сейчас там будет толпа студентов, которые, вместе с высокой боровой травой, затопчут мои романтические воспоминания. Поэтому я выбрала берег.

Поэтому, и потому, что у Витьки с собой было красное вино. А Витька пошел на берег.

У парома, на самой кромке, стояла деревянная лавка. На ней важно восседал дед Максим, швыряя своей длинноногой несуразной собаке палку.

Собака послушно бегала за ней, но возвращалась с четкими эмоциями на шерстяной морде: «Когда тебе это надоест, дед? Витька с дедом Максимом задорно переглянулись, и я поняла, откуда вино: видимо, паромщик был местным контрабандистом.

Место я выбрала довольно быстро, но пожалела, что не взяла с собой что-нибудь наподобие сидения. Витька примостился рядом, передав мне фляжку с вином. Через час жизнь перестала казаться такой унылой: подействовало полусладкое «лекарство» и легкие подколы одногруппника относительно нашего вчерашнего банного приключения. Когда начало смеркаться, группа собрала мольберты и медленно поползла обратно к школе. Во дворе уже был разведен костер, вокруг стояли скамейки из школы, бегали местные школьники. Они все время находились рядом с гостями, и сегодня было решено открыть летнюю художественную школу— научить основам живописи островских ребятишек. Эта идея была с восторгом принята и детьми, и родителями (считай, дети полдня под присмотром). Идея принадлежала Борису Таисовичу: так он хотел отблагодарить за гостеприимство население острова.

Матушка раздавала тарелки с ужином, а девочки с 1 курса собирали грязную посуду, и в свете лампы, подпитанной генератором, мыли ее. Я получила свою тарелку с гречневой кашей, и, после трех часов стояния у мольберта, не почувствовав вкуса, съела всю порцию. Запила гречку остатками вина из Витькиной фляги, и пододвинулась к костру, ощущая, как пламя опаляет кожу загоревшего за день лица. Кто-то из старших напевал традиционную «Изгиб гитары желтой», тихо подыгрывая себе. Я уже собиралась пойти спать, как появился какой-то мужик, внесший разнообразие в вечер: он пришел с гармонью. А Витька принес откуда-то черный пакет. Запас фляжки пополнился, а мое желание спать убавилось.

— Ой, длинная луна, неверная жена… — пел что — то совершенно незнакомое мне мужик с гармонью.

Подпевал только Борис Таисович, который жалел, что Кирилл Робертович уже ушел, а то он бы тоже поддержал эту песню. Тут же появились 1-курсницы, предложившие сходить, позвать его. Я удивленно похлопала глазами с мыслью «С ума что ли сошли? Ушел, и слава богу!>>, и решила, что самое время покинуть сборище романтиков — ни костер, ни песни меня не радовали. Я отдала Вите фляжку, три раза подряд отказалась от провожаний, и вышла на дорожку, которая шла к дому бабы Марьи. Гдето в середине пути, когда тропинка делала уклон в сторону берега, я услышала грохот, исходивший от парома.

Нечистая сила и полусладкое вино понесли меня к источнику шума.

Луна как раз выглянула из-за туч, и я даже осмелилась выключить фонарик, который мне дал в дорогу Витька, не рискуя сойти с тропы в бурелом. На берегу никого не было, но кто-то явно хозяйничал на пароме: слышалась возня и металлический скрежет. Я осторожно подкралась к мосткам, к которым было пришвартовано это нехитрое судно, и уже взялась за поручень, как боковым зрением увидела движение в воде. «Сом, — подумала я, и замерла. — Тот самый. Огромный». Вода всколыхнулась чуть подальше от кромки берега, и еще чуть дальше… А затем булькнула где — то совсем близко ко мне, и показалось, что я даже видела рыбью голову, действительно приличного размера, но рассматривать ее времени у меня не было. Так как я за три шага преодолела ступеньки помоста, и запрыгнула на палубу парома, прижавшись спиной к спасительной металлической окантовки и еще во что-то… Мягкое и теплое. Из-за контраста я резко дернулась, пытаясь повернуться лицом, чтобы рассмотреть, в кого я впечаталась, но сильные руки аккуратно удержали меня, помогая не свалиться за борт.