– Квартиру новую дали! – свирепо закричал он, увидев нас. – Пропади она пропадом! С ванной! Чтоб ей ни дна ни покрышки!
Шифоньер скрипел, потрескивал, упирался и никак не хотел влезать. Рядом стоял молодой шофер, курил и презрительно сплевывал в снег.
– Папа, – сказал я. – А ведь Кондратьич сердится не на квартиру, а на свой шифоньер. И если смотреть глубже – то на пережитки, – ведь шифоньер ему в новой квартире не понадобится.
Папа заморгал, открыл рот и удивленно посмотрел на меня.
– Ты вот что, – сказал он наконец, – не умничай. Понимать много начал.
В это время что-то громко треснуло, у шифоньера отвалилась дверца, и на снег выкатилось несколько узлов.
– Гори оно все синим огнем! – закричал Кондратьич и пнул ногой шифоньер с оградкой. Потом, воодушевившись, он выбросил из кузова фикус и какую-то картину, на которой был изображен не то слон, не то чайник. Кондратьич бросал и приговаривал:
– К чертовой матери! К чертовой матери!..
Со всеми удобствами
На другой день переезжали все остальные. В новой квартире нам достались две комнаты, а в третьей поселилась Елизавета Степановна. Лэя Борисовна и Кондратьич заняли соседнюю квартиру. Мы разместили всю мебель, и еще осталось много свободного пространства. Мама вдруг сделалась очень задумчивой и все ходила, ходила по комнатам, словно что-то потеряла. Славка забрался в ванную, открыл все краны и запустил свой пароход. Папа сел на диван и развернул газету. Ему попалась заметка о нашем доме, и папа прочитал ее вслух.
– Видали! – кричал он. – «В новом доме есть лифт»! А вы говорили!
Мы ничего не говорили. Мы со Славкой даже два раза прокатились на этом самом лифте. Но одно дело – кататься, и совсем другое – читать об этом в газете, и папа продолжал выкрикивать:
– Ого! Дом снабжен мусоропроводом!
Мама вздохнула. Полчаса назад мы выбросили в мусоропровод яичную скорлупу.
И вдруг к нам вошла Лэя Борисовна. Вошла и попросила ложку соли.
– Чего же ложку! – радостно сказала мама. – Вот, берите! – и дала Лэе Борисовне целую пачку.
Лэя Борисовна села на табуретку посреди комнаты и вдруг… заплакала.
– Всю жизнь я топила печку, – всхлипывая, говорила она, – и когда носила Шелю, и когда Шеля родилась, и когда Исака забрали на фронт, и когда он не вернулся оттуда. Я все топила и топила. И колола дрова, и носила воду… А теперь у меня паровое отопление, у меня, можете себе представить, ванна и горячая вода…
Когда Лэя Борисовна дошла до мусоропровода, открылась дверь и появился Кондратьич в калошах на босу ногу. Кондратьич не стал здороваться, но и не закричал. Он потоптался на месте, покашлял и сказал:
– Старуха пирог соображает… На новоселье просим.
Лэя Борисовна перестала плакать и закричала на Кондратьича:
– Что соображает? Представляю себе, какой пирог может соображать ваша старуха! Пирог должна печь Елизавета Степановна. Это будет пирог так пирог! И пусть возьмет мою чудо-печку.
Потом Лэя Борисовна сказала, что мама должна делать пельмени, а рыбу она берет на себя.
И тогда Кондратьич закричал:
– Вот баба! Генерал!
Он подмигнул папе и сказал, что надо бы сбегать в «Гастроном», раз такое дело. Папа подмигнул мне, я подмигнул Славке. Славка тоже подмигнул и поманил меня пальцем. Я вошел вслед за ним в ванную комнату.
Из всех кранов с журчаньем выбегала вода. В полной до краев ванне плавал эмалированный таз, а в тазу сидела черная кошка Елизаветы Степановны…
Место под солнцем
О пользе обычаев и традиций
Леня уезжал далеко и навсегда. Провожать его, не считая меня, мамы и папы, пришли бабушка Паля, школьные друзья – Эдик и Додик, дядя Павел Константинович, еще один дядя – просто Павел, тетя Маруся – жена дяди Павла (не Константиновича) и двоюродная сестренка Леночка.
Папа сбегал на перекресток и поймал такси – большой черный «ЗИМ».
Шофер куда-то торопился – он не мог долго ждать.
– Ничего, потерпит, – важно сказал дядя Павел Константинович (он был начальник над очень многими шоферами).
Кто-то напомнил, что перед дорогой надо бы минутку посидеть. Когда все расселись, оказалось, что не хватает стула бабушке Пале. Додик встал и вежливо предложил бабушке свое место. Теперь на ногах оказался Додик. Его устроили было на чемодане, но чемодан неожиданно открылся и из него вывалилась курица.
Леня усадил Додика на свой стул. Тогда получилось, что стоит уже сам Леня. Пришлось посадить его на электроплитку. Плитку накрыли газетой.
Когда наконец все расселись, машина негромко фыркнула и укатила…
Дядя заругался и спросил папу, не запомнил ли он номер «этого головореза». Папа номер не запомнил. Он вообще ничего не хотел помнить, потому что до отхода поезда осталось восемь минут. Тогда вмешалась мама. Она сказала: ну и слава богу, что так получилось, и незачем пробовать еще раз. Вот только жаль билет, а так Леня с тройками по физике и математике в институт все равно не попадет – она всегда это говорила.
– Надо попытаться устроиться здесь, – сказала мама.
Дядина программа
После этого все сели за стол и стали обсуждать, что делать с Леней. Дядя Павел Константинович выпил рюмку водки и начал разъяснять свою программу. Дядя сказал, что каждый человек ищет свое место под солнцем. Потом он поделил всех людей на три группы. Первая – это дураки, которым все задаром плывет в руки, вторая – удачливые нахалы. Они мимоходом срывают цветы удовольствия. И третья – трудяги, которые всего добиваются своим горбом.
– Я лично добивался горбом, – заявил дядя Павел Константинович и похлопал себя по шее.
Потом он сказал, что Лене вовсе необязательно так добиваться – не для того дядя с папой завоевали светлую жизнь.
Тогда другой дядя – дядя Павел, который все время молчал, напомнил, что дядя Павел Константинович забыл еще одну группу – тех, кто въезжает в светлую жизнь на чужом горбу.
– Хо-хо! – сказал дядя Павел Константинович. – Посмотрите, какие мы передовые!
– Хорошо бы устроить Лешеньку куда-нибудь на научную работу, – вздохнула мама.
Леня усмехнулся и спросил: может, ему поступить в оперные певцы? Папа сердито сказал, что лучше всего будет, если Леня запишется в остряки-самоучки, для этого вполне достаточно тройки по физике.
Дядя Павел Константинович стукнул ладонью по столу и сказал: так и быть – он даст Лене письмо к одному верному человеку.
За светлой жизнью
На другой день Леня надел новый костюм, положил в боковой карман дядино письмо и сказал:
– Пошли, Женька, за светлой жизнью.
Еще он сказал, что рогатку можно с собой не брать, мы будем завоевывать ее бескровными методами.
И мы пошли. Через Красноармейский сквер, мимо павильона «Пиво – воды», кино «Маяк» и старого гастронома. Возле кондитерского магазина стояла плотная толпа людей. В центре, прямо на тротуаре, лежал красномордый мальчишка и дрыгал ногами.
– Хочу зефир! – орал он басом. – Халвы хочу!
– Вставай, мучитель! – тянула его за руку мать.
Люди, которые стояли кругом, говорили, что вот сейчас они позовут милиционера или вот сдадут мальчишку старику с мешком, тогда он узнает, как не слушаться маму.
А какой-то высокий дядька в сером костюме и в ботинках на толстой подошве сказал:
– Дать ему «леща», стервецу, и вся процедура!
Мать послушалась и стукнула мальчишку по затылку.
Тогда дяденька сделал испуганные глаза и закричал:
– По голове! По голове не бейте!
И повернувшись к толпе, он объявил, что детей по голове бить нельзя – от этого у них мозги разжижаются.
– Друг детей! – объяснил Леня. – Аналитически подходит к вопросу преступления и наказания.
Дядька сел в машину и уехал, а мы с Леней пошли дальше. На перекрестке улиц мы съели по эскимо, потом постояли у витрин краеведческого музея и наконец пришли к большому розовому зданию. Леня показал вахтеру дядино письмо, и тот пропустил нас наверх. На третьем этаже мы нашли дверь с надписью: «Управляющий». Леня приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Я пригнулся и тоже заглянул из-под Лениной руки.
