Передо мной на столе листок с аккуратно выведенными буквами. «Забудешь… что душу цветущую любовью выжег». Столько людей читали эти строки, в одном из самых известных текстов Маяковского, и не понимали, о чем они. Точнее, возможно думали, что понимают. Но это невозможно в полной мере понять, пока не столкнешься самостоятельно, лицом к лицу, пока это не станет настолько «про тебя», что становится страшно. Вот и моя душа была выжжена. Как пустыня, как багрово-алая земля. Выжжена этой любовью, выгорела она добела, до основания. Цветущая некогда душа моя. Что же с ней стало? Отчего она опустошена? Любовь? То чувство, которое принято описывать как светлое, теплое, ласковое? Это чувство сожгло почти всё доброе и светлое, что было во мне. Она как чума, что уносит с собой города, проходит, как ураган, и ничего не оставляет после. Только пепел и выжженная земля. Если любовь будет сжигать твою душу каждый из дней, день за днем, без перерыва, то рано или поздно ты осознаешь, что опустошен. Что не осталось ничего от души. А любовь остается. И текст Маяковского – как эпилог всему, как библия для израненного сердца, которое теперь способно его понимать. Душу свою цветущую я выжег любовью. Такова она и должна быть. Наркотик и лекарство. Лекарство, к которому привыкаешь и от которого входишь в зависимость. Маяковский знал. Он не был ни подростком, ни стариком, когда писал это, когда ощущал это, говорил об этом. Любовь, именно она сделала его выжженным и пустым. И только она могла его исцелить. Но не исцелила.

Мои руки настолько холодны, что когда я умываюсь по утрам, эта холодная вода в умывальнике кажется мне немного теплой. Может быть, я схожу с ума? Но это действительно так. На ум приходит много бессвязного бреда, я записываю его, лелею этот поток сознания, эту чистую эссенцию одержимости и помешательства, не задумываясь над тем, как это будет выглядеть.

«Я… как будто тащусь сквозь эту серую шерстяную пряжу. Она… цепляется к ногам. Её так тяжело тянуть… за собой.» Так говорит Жюстин, героиня фильма-апокалипсиса “Меланхолия” за авторством Ларса фон Триера. Её персонаж подвержен апатии, меланхоличности и депрессии. Я смотрел этот фильм бесчисленное количество раз, но сопереживать этой героине по-настоящему начал совсем недавно. Ровно с тех пор, когда ощутил в полной мере всю эту тяжесть шерстяной пряжи на своих собственных ногах.

Невозможно в полной мере описать, что такое депрессия. Невозможно заставить человека почувствовать это. Это болезнь души, которую не удастся вызвать простой эмпатией, нужно самому пройти сквозь всё это, чтобы иметь представление. Но я постараюсь, хотя бы примерно. Представьте, что пол вашей квартиры превратился в зыбучий песок. Каждое утро вы встаете с постели. Куда-то передвигаетесь. Но ноги тонут в нем, идти тяжело, каждый шаг – это усилие над собой, моральное и физическое. Песок повсюду, куда бы вы не шли – в квартире, за её пределами, на улицах, в метро. Он всегда под вашими ногами, они вязнут в нем, на них как будто набросили рыболовную сеть, из которой нет возможности выбраться. И чем сильнее вы пытаетесь, чем больше усилий прикладываете, тем сильнее в ней запутываетесь. Спустя несколько дней вам становится тошно уже после пробуждения, вы ещё лежите в кровати, но вы знаете, что вам придется встать. А там – зыбкий, вязкий, отвратительный песок. Везде. Липнет к ногам, окутывает по щиколотки, давит. Каждый шаг – это превозмогание себя, насилие над собой. Это ежедневная тяжесть. Тяжесть порождает усталость. Усталость порождает ещё большую тяжесть. Тик-так. Это замкнутый круг. Змея давится своим хвостом. Но выплюнуть не выходит. С таким же успехом можно пытаться не дышать или заставить желудок перестать перерабатывать пищу. Всё не зависит от вас, всё происходит и движется само по себе, и движение приводит лишь к новому движению. Это усугубление. Депрессия – это не ежедневная серая пустыня. Это пустыня, которая с каждым днем, месяцем или годом становится всё темнее, от серого к черному, песка всё больше, ноги утопают в нем по колено, затем вы уже по пояс. И однажды вы уже не можете дышать.

«На вкус как пепел…» – говорит Жюстин, беря в рот кусочек любимого мясного рулета… И начинает плакать. «Тётушка Стилбрейкер плачет» – констатирует её племянник, со всей возможной детской непосредственностью в голосе. Почему я вспомнил именно этот эпизод? Всего несколько дней назад мы сидели на кухне, я и мужчина моей матери, он приготовил молочную кашу, а значит я был втянут в некое сюрреалистичное подобие «семейного завтрака». Максимально иронично. Но суть была в ином. Как только я начал есть, я осознал – что-то не так. Молочная каша отдавала каким-то странным привкусом, когда я пишу эти строки, он снова отзывается у меня во рту, отчего меня начинает немного мутить. Тогда я не сразу осознал, что же я ощущаю. Сначала я подумал, что возможно виною всему зубная паста, после которой привкус еды немного искажается, либо что-то не то с моим горлом, может быть я простыл ночью, и теперь оно представляет из себя открытую рану? Я сидел и медленно жевал, с крайне озадаченным и задумчивым видом. Рядом со мной муж моей матери как ни в чем не бывало поглощал кашу. На меня холодными волнами начинало накатывать отчаяние. Каша отдавала в моем рту устойчивым привкусом какой-то спиртовой настойки. Ядовитым и мерзким привкусом. Чем дольше я жевал её, тем сильнее чувствовал его, тем больше росло отчаяние, и вот я начал осознавать, что к горлу подкатывает ком, а на глаза наворачиваются слезы. Я не знал, что мне делать, я впал в ступор, ощущая себя крайне неловко. Мне нужно было сказать ему, что с кашей (или со мной) что-то не так, но я не мог выговорить ни слова, так я и сидел с выражением крайней степени страдания, смущения и смятения на лице, пока он не спросил, почему же я не ем. В тот момент я чувствовал себя странно. Я не мог понять, где настоящая реальность, а где то, что я ощущаю – по неведомой мне причине. Этот эпизод с молочной кашей надолго врезался мне в сознание – как показатель того, что я не всегда могу доверять самому себе, и это может вводить в состояние приступа отчаяния. Возможно ли, что всему виною та самая, тянущаяся уже много месяцев, депрессия?

Я не знаю. Единственное, что я знаю – у любой депрессии есть начало и есть конец. Конец есть в любом случае.

Когда мы живы – Смерти еще нет. Когда приходит Смерть – нас уже нет.

Сегодня я понял одну вещь и пришел в некоторого рода ужас и подавленность. В самом деле удивительно, что я не пришел к подобным, довольно-таки простым на самом деле, выводам куда раньше. Иногда любовь просто невозможна без страданий.

Я смакую это слово, оно бьется о мой язык, как волны стачивают берег и бетонные волнорезы, так и оно стачивает, разъедает мои зубы. Всё это звучит очень романтично, даже загадочно, пока не касается тебя. Мы привыкли слышать о любви и о страданиях других людей, мы воспринимаем это как должное, как нечто само-собой разумеющееся, однако, когда это происходит с нами, всё уже не кажется таким далеким и нереальным, таким романтичным, чуждым, безликим. Страдания. И любовь. Выводы довольно просты, и скорее всего именно поэтому я не сразу их разглядел, а может быть осознание столь простых истин вводило меня в подсознательный ужас, и я не мог озвучить их для себя.

Каждый человек может принадлежать по своей жизни к одной из двух категорий, и иногда (даже очень часто) права выбора он лишен. Первая категория – это люди, находящиеся в счастливой любви. Вторая – люди, находящиеся в постоянном состоянии «страдания» от невозможности находиться в этой самой счастливой любви. Здесь нужно уточнить один маленький пункт, который, собственно, и придает подобным умозаключениям ужасающий, пугающий, и безысходный характер. У человека только одна жизнь. В среднем, 50-70 лет, на то, чтобы провести отведенное тебе время, и повторной попытки не будет. Не будет возможности что-либо переделать, исправить, или попробовать нечто новое, совершенно другое. Одна жизнь, которую ты проживаешь, и на этом конец. Бесповоротный. И вот, тебе уготовано прожить некоторое количество лет, и у тебя есть эти два варианта. Либо душа твоя будет спокойна, ты будешь счастлив (в общепринятом понимании данного слова), либо ты проведешь эти годы в постоянном страдании от того, что твоя любовь – невозможна. То есть, если говорить очень грубо, тебе либо повезет, либо нет. Либо успел, либо нет. Либо проживешь отведенную жизнь в счастье с другим человеком, либо проживешь ту же отведенную (и довольно короткую, позвольте заметить) жизнь в одиночестве. Всего одна жизнь. Как повезет. Кто-то будет счастлив, его 50-70 лет будут тем, за что не будет мучительно больно. В конце концов, он будет осознавать то, что прожил долгую и счастливую жизнь. Однако небольшое отклонение, в большинстве случаев не зависящее от тебя – и вот та единственная жизнь, которая тебе уготована – это одиночество и печаль. Печаль. Если разобраться, это слово подходит сильнее всего. Невыносимая, долгая, серая и пахнущая сыростью. Ты выходишь из комнаты, из дома, из города. Ноги несут тебя дальше. Но внутри и снаружи эта печаль. Тебе не повезло. Маленькое невезение – и жизни нет. Мучительно больно, да, за все эти годы. Такая мелочь меняет всё. Либо ты в первой категории, либо во второй. И переиграть не получится. Ты должен успеть стать счастливым именно за эту жизнь. Но иногда тебе просто не оставляют шансов.