Первым тревожным звоночком стало волнительное и в то же время пугающее ощущение возникавшее, когда Рин спала в моих объятиях. Я невольно стал отмечать, что её ночная рубашка слишком короткая, а ткань весьма тонкая. Ближе к утру мне нужно было возвращаться к себе, чтобы родители не заподозрили неладное. И прежде чем уйти, я бывало подолгу всматривался в ее умиротворенное лицо.
После разговора с отцом я уже не мог воспринимать свою сестру как равную себе. Медленно, но верно Рин из девочки превращалась в девушку, и это не могло не волновать меня. Кроме того, мои тайные вылазки по ночам наводили на мысль о том, что мы совершаем нечто неправильное.
Как же мне хотелось, чтобы мое отношение к Рин и дальше основывалось на сугубо братских чувствах, и оставалось таким же чистым и безгрешным, как в детстве. Но время неумолимо шло, и незадолго до нашего тринадцатилетия произошло то, что навсегда разделило нас.
В июне того года стояла просто ужасная жара, и я буквально растекался по парте, даже не пытаясь вникнуть в монотонную речь учителя. Наконец раздался спасительный перезвон, и я уже начал лениво собирать вещи, но тут ко мне подскочила сестра.
— Лен, ты уже домой? — удивленно произнесла Рин, непринужденно запрыгнув на мою парту, совсем не заботясь, что край её юбки взметнулся, и я углядел нечто светло-розовое.
— Да, жара сегодня ужасная. Дома хотя бы кондиционеры исправно работают, — проворчал я и закинул сумку на плечо.
— Ты что же забыл, глупый братец? — в голубых глазах отразился укор. — Мы сегодня репетируем!
— Пощади! — я представил как жарко сейчас в старом крыле школы, где располагались помещения клубов.
— Хватит ныть, — отрезала Рин и, схватив меня за руку, потащила из класса. — Это ради искусства!
Мне оставалось лишь вздохнуть и смириться. Во всем, что касалось музыки, Рин была бескомпромиссна. Спустя четверть часа я уже сидел в душном кабинете музыкального кружка и настраивал старую гитару, которая систематически выходила из строя. Рядом со мной распевалась Рин, и под звуки её нежного голоса я даже стал забывать о жаре и усталости.
Музыка всегда была чем-то особенным для нас. Рожденные в семье профессиональной певицы и композитора, мы научились петь раньше, чем осознали, что поём. В детском саду, а потом и в школе, мы всегда выступали на фестивалях и концертах. Все находили, что у близнецов Кагамине поистине удивительный талант. В третьем классе младшей школы, отец взялся учить меня гитаре, и спустя три года я играл весьма неплохо. Гитарный перебор настолько пленил меня, что я начал забрасывать вокал. Рин это обижало.
— Что будешь петь? — спросил я, повернув последний винт, пробуя звучание басовой струны.
— Не «я» буду петь, а «мы» будем петь, — поправила меня Рин. — в последнее время ты только и делаешь, что играешь! — она несильно хлопнула меня корешком от нотной тетради.
— Ладно, — сдался я. — Подпою, но только одну песню.
— Отлично, — Рин просияла и принялась листать тетрадь в поисках нужной композиции.— Вот, это в самый раз!
Рин наклонилась ко мне так близко, что я вновь почувствовал аромат её волос. Надеясь, что мое лицо не слишком покраснело, я скосил глаза и увидел знакомые ноты.
— Это же мамина любимая?
— Точно, «Между небом и тобой», — Рин уже отбивала ритм, и я невольно задержал взгляд на её изящных пальцах. — Сможешь сыграть?
— Ты еще спрашиваешь, — усмехнулся я и легко взял первые аккорды.
— Позёр, — фыркнула Рин. — Посмотрим, как ты справишься с вокалом, «мистер я не вытягиваю высокие ноты»!
Я только улыбнулся и негромко начал выводить вступление. Рин безошибочно определила начало, и её чистый голос разнесся по классу.
Как только вижу блеск в твоих глазах и
Я веткой тополя мгновенно становлюсь.
Но одинокой девушке сказать такое,
Так низко я не опущусь.
А того парня, что тебя обидел
Его натуру знаю наизусть.
Я удержать тебя отчаянно пытался,
но ты ушла в ту далекую ночь.
Рин лукаво блеснула глазами, и мне, волей-не волей пришлось взяться за припев.
Но любовь все еще
Со мной осталась
Но любовь все еще
И так навечно!
И сегодня снова с неба льет холодный дождь
Меж тобой и небом снова льет холодный дождь
Но лишь ты улыбнешься мне, и тогда я
Даже Дьяволом стану для тебя…
В следующий миг мой голос внезапно сорвался, превратившись из мягкого дисканта в низкий хрипловатый тенор. Я резко оборвал песню, струны жалобно звякнули под моими пальцами. В горле першило, но больше всего меня поразил звук собственного голоса.
— Лен? — голубые глаза сестры смотрели вопросительно. — Что случилось? Ты так резко перестал играть…
— Ничего… — просипел я, и тут же схватился за горло: связки отозвались болью.
— Ты простудился? — Рин не на шутку разволновалась. — А ну-ка, открой рот… — она коснулась моей щеки, но я резко отстранился.
— Я в порядке, увидимся дома, — быстро выдохнул я и, отбросив в сторону гитару, кинулся вон из класса.
Я бежал так быстро, как только мог, словно пытаясь сбежать от жестокой реальности происходящего, но здравый смысл уже подсказал правильный ответ. Это был не срыв голоса. Это была его ломка. Через пару месяцев я буду разговаривать совсем не так, как Рин. Мой голос станет ниже и глубже, и он явно станет лишним в прекрасной арии моей сестры. Высокий, звонкий, словно перезвон колокольчика, голос не может сочетаться с моим вороньим карканьем.
Пришел в себя я уже дома, склонившись над раковиной в ванной комнате. Открыв кран, я ополоснул лицо холодной водой, но это не особенно помогло. Мысли путались, я не знал, как мне теперь быть. Мне ужасно не хотелось бросать музыку, но с таким голосом я уже не мог петь. Подняв взгляд, я увидел свое отражение в зеркале. Изменился. Пока что это неуловимое, неявное отличие, но с каждым годом их будет становится все больше. Провел ладонью по подбородку, чтобы убедится в его девственной гладкости. Слава богу, щетины еще нет.
В прихожей хлопнула дверь и раздалось привычное: «Я дома!»
Я закрутил кран и поскорей покинул ванную, чтобы укрыться в своей комнате. Теперь перспектива жить отдельно меня только радовала. Оказавшись в своей обители, я устало опустился на пол у кровати. Горло все еще побаливало, но я попытался выдавить из себя хоть какие-то звуки. Послышалось сбивчивое шипение, и я вновь ужаснулся тому, как это звучит.
Конечно я не вчера родился и знал, что у парней моего возраста начинает ломаться голос, но я и представить себе не мог, насколько это мерзко. Мне всегда нравился глубокий баритон отца, и я мечтал, что когда-нибудь я буду говорить также властно и взросло. Но мой собственный голос сейчас звучал скорее смешно, чем грозно.
Мои невеселые размышления прервал скрип — Рин пыталась попасть ко мне в комнату.
— Лен! Ты здесь? — она настойчиво поворачивала ручку, но я предварительно заперся изнутри.
— Лен, это уже не смешно! Открой мне! — сестра заколотила в дверь кулаками, но я не имел ни малейшего желания разговаривать с ней сейчас.
— Лен, пожалуйста… — жалобно произнесла Рин, но даже это не заставило меня открыть.
— Братец, ты чертов эгоист! Немедленно открой, я же волнуюсь за тебя! Ты заболел? У тебя жар? Болит горло?
Голос за дверью звенел от беспокойства, и мне невольно пришлось ответить:
«Не волнуйся, Рин…я немного простудился вот и все. Не входи, я могу тебя заразить, нехорошо, если ты заболеешь перед экзаменами».
Видимо мой голос звучал совсем уж плохо, потому что Рин атаковала мою дверь с удвоенной энергией.
— Ты что спятил?! Ты не можешь лежать тут в одиночестве! Больному нужны забота и внимание, а ты…
— Все нормально! — мне уже надоела эта перекличка через дверь. — Я просто немного устал, вот посплю и буду как новый.
За дверью наступило молчание: Рин явно поняла мой не совсем прозрачный намёк. Я уже собрался насладится тишиной, как тут под дверь просунули что-то белое, а после раздался звук удаляющихся шагов.
