– Точно так же? – прошипела Защитник. Лицо её кусками, в местах, свободных от макияжа, смертельно побледнело. – Да уж, мне не забыть вкус твоей крови! Вот только я никого не убивала, подружка!

– Девочки, не собачьтесь! – прикрикнул Обвинитель. – Процесс-то публичный…

Судья хмыкнул. Он не сомневался, что сейчас все горожане поголовно и большинство взрослых обитателей Межмирья не отрываются от объёмного и стереофонического воспроизведения действа в гостиной Клео. Произнёс быстро:

– Специфика личных отношений между жителями Хеллбурга обусловила и специфические результаты выборов Защитника и Обвинителя. Я принимаю решение не прерывать процесс. Вы желаете что-либо добавить, обвиняемая?

– Да, конечно! – синие глаза Клео опасно блеснули. – Я желаю признаться. Почему-то никого не заинтересовало одно пикантное, на самом-то деле, обстоятельство. Ведь бедненькая Констанс не подала сигнала тревоги и не позвала на помощь, хоть и имела, как и все мы, для того психофизический канал.

– О! – разом выдохнули Обвинитель и Защитник. Прокол, впрочем, останется только на совести Обвинителя.

– А я специально и намеренно парализовала её волю! Я хотела поступать с нею, как с куклой, но с живой куклой – вы меня понимаете? И мне нужна была вся её кровь и вся её жизнь, что покидала её вместе с кровью. Вот только так мало оказалось в ней драгоценной живой крови – и четырёх литров не набралось! Ни ванну принять, ни под душем понежиться… Но я повесила бедненькую Констанс над ванной вниз головой – и переползая под нею, принимая невообразимые позы, сумела ощутить её горячую кровь на каждом сантиметре своего тела. Однако же и красива оказалась бедняжка, когда это неистовство немного отпустило меня, и я смогла всмотреться! Уверена, что вы никогда не видели такого сияния белой кожи у натуральной брюнетки… И тогда я начала взбираться на новый пик наслаждения, познавая Констанс, уже неподвижную и бескровную, как бы изнутри неё.

Судья увидел, что Обвинитель явно пускает слюнки, и не напрасно же этот костлявый старец сомкнул колени под балахоном. Защитник потупилась, да и с ним самим происходило нечто, в последнюю сотню лет испытанное только во сне. Рассеивая наваждение, приказал грубо:

– Подойдите ко мне, обвиняемая!

И тотчас же остановил, буркнув, что этого достаточно.

Теперь, когда прекрасная ведьма Клео, разгоряченная собственным рассказом, победительно улыбалась ему на расстоянии протянутой руки, Судья вдруг успокоился. Двум четвертям Платона, невидимо застывшим между ним и ведьмой, он мысленно приказал расступиться. Ладонью правой руки несколько раз махнул у себя перед носом, как химик над пробиркой с подозрительной жидкостью, и глубоко втянул носом воздух. Что ж, Клео прямо источала соблазн. Это фигурально выражаясь, а на деле издавала самые разнообразные запахи, приятные и страшноватые. Вот только не несло от неё резкой химической вонью пота, похожей на запах скипидара, только более тонкой. Это был бы симптом шизофрении в период обострения, открытый самим Судьей, тогда ещё следователем, в ходе многолетних наблюдений. Врачи над ним посмеивались, полагая, что речь идёт всего лишь о вызванной болезнью неопрятности пациентов.

Жестом показал он, чтобы Клео вернулась на своё место.

– Господин Обвинитель! Госпожа Защитник! Мне, как и вам, известно заключение консилиума психиатров о психическом здоровье подсудимой. Принимая во внимание услышанное от неё, заключению этому трудно поверить. Я только что применил непрофессиональный способ определить, не находится ли подсудимая в стадии обострения шизофрении. Нет у подсудимой такого симптома! А это значит, что и на принудительное лечение вы, прекрасная ведьма Клео, не будете отправлены.

– Сам лечись у этих коновалов, ты, бессильный старик!

– Да ладно вам, Клео, – вздохнул Судья. – Смешно было бы мне реагировать на сказанное вами. Иное дело – ваше признание об умышленном характере и особых обстоятельствах убийства вашей любовницы. Оно вынуждает меня применить к вам самую суровую меру наказания. Зачем оно, это самообвинение, вам понадобилось?

Рыжая ведьма ощерилась, показав мелкие кривоватые зубы, и простонародно подбоченилась. Теперь её изысканный наряд из тончайшего воспроизведения английского батиста казался простой ночной сорочкой на смазливой торговке, только что покинувшей свою грязную постель. Она зашипела, словно сказочная змея, но тут же речь её стала членораздельной:

– …насрать на ваше практическое бессмертие! Я не хочу становиться живым мертвецом вроде вас, козлы! А жуткой холодной сучкой, как нынешняя Капо, – и подавно! Чтобы в таком виде коротать долгую отсидку в колонии-одиночке? Нет уж, дудки! Лучше смерть и возрождение хоть и выблядком какой-нибудь подёнщицы. Вот.

– Ну, обвиняемая, мы же тут не струльбруги какие-нибудь… Что? Это бессмертные, страдающие от хворей и старческого слабоумия, выдуманные Свифтом. Кто же спорит, со временем эмоции и желания бледнеют, зато остаются интеллектуальные наслаждения. Закончили ли Вы своё последнее слово, прекрасная ведьма Клео?

– Да закончила я. Подчиняюсь Суду по доброй воле. Или думаете, э–э-э… господин Судья, что я не слиняла бы отсюда прямо сейчас, если бы захотела?

Судья обменялся с Обвинителем выразительными взглядами, но оба промолчали. Где уж этой провинциальной ведьмочке тягаться с квазимагической мощью всего Междумирья? Пожалуй, и Платон силами двух только роботов разыскал бы её, в какую бы нору не забилась, и за пару минут вернул бы на суд. Однако пора было произнести приговор. Его идея пришла судье в голову, когда он знакомился с протоколом, открывавшим Процесс, а последние полчаса утвердили в мысли, что избран правильный путь.

Судья поднялся с места, убедился, что Обвинитель и Защитник тоже стоят. Пожевал губами и произнёс – громко, но не сказать, чтобы с полной уверенностью:

– Приговор. За умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, среди которых особый цинизм и некрофилия, эту женщину, называющую себя прекрасной ведьмой Клео, я приговариваю к мгновенному исчезновению. Её генетический код, хранящийся в генетической лаборатории города, будет имплантирован в оплодотворённое яйцо в лоне знатной женщины, жившей на Земле в позднем европейском средневековье, взамен естественного кода. Новое воплощение обвиняемой проживёт жизнь, по длительности обычную для женщины её общественного положения в тот период.

– Клянусь праведным Пейзаном, это справедливо! – воскликнул Обвинитель.

– Я могу задать вопрос, господин Судья? – спросила ведьма, покусывая свои красные губки.

– Вы можете задавать вопросы, а члены суда имеют право вступать в беседу со мною и с вами, пока я не произнесу два слова: «Приговор вынесен». Потом я спрошу у вас, хотите ли вы подать апелляцию на приговор. Допустим, вы выразите такое желание. Тогда, естественно, приговор будет приведён в исполнение только в том случае, если апелляция отклонена. В случае же отказа от апелляции, приговор будет исполнен практически тотчас же после вашего решения.

– Скажите, господин Судья, в своём новом теле я буду помнить об этой моей первой жизни?

Вот оно! Судья мобилизовался.

– Нет, разве что будут всплывать очень смутные воспоминания и догадки. Они ко всем нам приходят в том возрасте детства, когда вдруг начинает казаться, что мы проживаем вторую жизнь. Ну, детское представление о переселении душ. Ещё вопросы?

Тут Защитник подобрала подол балахона и уселась, изящно скрестив ноги. Судья, пожав плечами, тоже сел. За ним Обвинитель. Клео сначала присела на кушетку, потом улеглась на неё, но не в прежней позе, а ничком, на головы псов сомкнутыми руками опершись, а свою головку положив на кисти рук.

– В чём же состоит наказание, господин Судья? – спросила Защитник, изображая смертельную скуку. – Не в короткости ли жизни, предстоящей теперь нашей глупенькой садистке?

– И в ней также, мадам. Но главное – это качество жизни, Клео предстоящей. В развитых странах Европы тогда завершался Ренессанс, но ей предстоит заново родиться в стране из полудиких. Невежество, грубость нравов… Но ведь и обычное в те века биологическое рождение и последующее младенчество показалось бы вам издевательством и даже пытками, перенесись вы на Землю в тот же XVI век. Мы ведь вынашивались в комфортных условиях генетических лабораторий, под присмотром нежных и чутких роботов! – тут Судья повернулся к подсудимой. – Если приговор вступит в силу, ваши первые проблески сознания состоятся в чреве матери, вы даже не увидите ничего, только услышите биение её сердца и бурчание в кишках…