– Вам, Разум, приходилось всё самому придумывать, – осмелился Судья. – Позвольте напомнить, что настоящие мифы древней Греции не были записаны с научной точностью, как записывал Клод Леви-Стросс в ХХ веке мифы южноамериканских индейцев, они извлечены из творений древних поэтов и историков, а на наше их восприятие сильно влияет интерпретация уже в искусстве Нового времени.

– И кому вы это рассказываете? – издевательски протянул невидимый мудрец. – Я просто хотел обратить Ваше внимание на то, что отсутствие возможности физического контакта с женщинами отнюдь не затрудняет их интеллектуальное познание, а даже облегчает и восхитительно усложняет такие развлечения. Впрочем, к делу. Я убеждён, что нынешние возможности и бонусы, дарованные обычному человеку, слишком велики, чтобы тратить их на удовольствия и развлечения. Возникает пресыщение и ощущение избытка сил. Для нашего общества эта тенденция чрезвычайно опасна. Вы ведь знакомы с криминальной статистикой Межмирья, Судья?

– Да, количество преступлений существенно, без малого на порядок, возросло. Это если сравнивать с прошлым столетием.

– Никто не ожидал такого, когда все, обычные в государствах, карательные и контрольные органы Межмирья были распущены, а их функции переданы самоуправляемым общинам. Не оправдались наши большие надежды на генетический контроль, столь замечательно себя показавший при регулировании численности населения. К глубокому прискорбию вашему, добродетельные и образованные долгожители, оказалось, что уголовные наклонности премило возрождаются и в людях с безукоризненными в этом отношении наборами хромосом. У меня создалось впечатление, что духовные процессы наследственности ускользнули от генетиков, сосредоточенных на подсчётах внутри структур.

– Да уж, обжитые планеты заполнились крикливыми толпами невоспитанных и разбалованных взрослых детей, – скривился Судья. – Забегая вперёд, скажу, что именно такие наблюдения побудили меня без всяких оговорок принять назначение Межмирным Судьёй.

– Дело усложняется современной структурой человеческого общества. Люди уже привыкли к ней, живут и действуют внутри неё, оттого и не ощущают достаточно остро её своеобразие. Фактически же человечество, не испытывая необходимости трудиться, разделилось на кружки или клубы по интересам и соответственно заселило приспособленные для обитания планеты. И вот результат: на планете Неро благоденствуют любители компьютерных игр, а чуть ли не половина получившей атмосферу старушки Луны застроена деревнями Сент-Мэри-Мид, где разыгрываются истории с участием мисс Марпл.

– О, вы вспомнили самые простые случаи!

– Кстати, Судья, вам известно, конечно же, о поселении поклонников прерафаэлитов на планете АрмстронгDS1695, об этом их Нью-Витебске. Почему вы, известный знаток жизни и творчества этих художников, не присоединились к ним?

Судья нахмурился. Выговорил осторожно:

– Там у них более сложная культурная концепция… А-а-а, чего уж там! Вы ведь всё равно мысли читаете. Правду сказать, я побоялся оказаться среди дилетантов, как корнишон в полной бочке обычных солёных огурцов. Дилетанты настоящего специалиста могут либо раздражать, либо умилять – это если речь идёт о хорошенькой женщине. Однако и умиление легко переходит в таких случаях в раздражение. Приударял я за одной миленькой простушкой. Интригуя своей загадочностью, она изображала любительницу изысканной поэзии. Да к тому же французской времён Верлена и Рембо. Я и разыскал для неё самое первое издание «Les Chants de Maldoror», то посмертное, ведь при жизни Лотреамона книжка полностью не выходила. Она захлопала в ладоши и говорит: «Вот спасибо! Я обязательно прочитаю, стану поклонницей Лоатремона (именно так!) – и мне не нужно будет больше ничего читать!».

– Весело вам жилось, Судья!

– Хотя должен признать, что к вылощенным обитателям Нью-Витебска я, скорее всего, слишком суров. Однако, позвольте спросить вас, Разум, как объясняете вы это глобальное паразитирование на культуре прошлого?

– Знаете, Судья, мне оно представляется вполне закономерным. Наш феномен культурного, как вы выразились, паразитирования, прежде всего, вовсе не уникален. Вспомнить хотя бы эпоху эллинизма, когда считалось, что всё лучшее уже было создано в Древней Греции, остаётся только собирать классику, комментировать её и подражать ей. Постмодернизм провозглашал похожие художественные задачи, весьма изобретательно переосмысливая созданное творцами прошлых эпох. А самое главное, подражание в природе человека, потому что восходит к глубочайшей традиционности культуры, недаром же так мощно работает во все времена эстетический эффект узнавания уже знакомого. А в наше время обнаружилась, как мне кажется, и определённая перегрузка артефактами, замедлившая поступательное до того развитие культуры.

– Этакое перепроизводство культурных ценностей? – оживился Судья.

– Не сомневаюсь, вы и сами это заметили, Судья. Вы ведь до назначения несколько столетий подрабатывали экспертом по антиквариату, то бишь оценщиком.

– Я этого не скрываю, – буркнул Судья. – И всегда платил налоги.

– Поверьте, что это обстоятельство сыграло свою роль, когда я выбрал именно вас. Возвращаюсь к ответу на ваш вопрос. Думаю, что искусство перешагнула некий предел, за которым стало чрезвычайно трудно придумать что-нибудь действительно новое. Как аналогию могу предложить современную биологию Земли: все виды животных давно открыты и описаны, родись сейчас новый Линней, ему придётся заняться историей и прогнозами. Забавно, что первым ощутило недостаток новых сюжетов кино, самое юное из искусств, отсюда бесконечные римейки удачных фильмов, сиквелы, приквелы и серии телефильмов, тянувшихся годами. Потом, исчерпав психологическое содержание и возможности формального новаторства, погибла лирическая поэзия. Мне кажется, что и прочие виды искусства испытали насыщение в области сюжетики и варьирования формальных особенностей. Может быть, в будущем и возможны станут новые культурные революции, а покамест имеет то, что имеем.

– Спасибо, Разум. Теперь есть над чем подумать.

– Счастье ещё, что наше учёное сообщество вовремя всполошилось и худо-бедно возглавило уже громко заявившую о себе моду. Помнится, вы протестовали против нашего намерения превратить перенаселённую в те времена Землю в заповедник художественных стилей, памятников искусства и исторических артефактов, где можно только служить в каком-нибудь музее, но просто жить нельзя.

– Да, протестовал, потому что это нарушало равенство прав на жилище. Честно сказать, я в то время с особой остротой воспринимал квартирные проблемы.

– И не удивительно! Вы ведь тогда лишились своей муниципальной квартиры, оставив её последней жене, и с тех пор кочуете по гостиничным номерам.

Судья помолчал. Потом проговорил, глядя в пол:

– Меня беспокоило также подозрение, что вы, начальствующие, прикрываясь музейным проектом, отхватите побольше жилплощади себе под учреждения. Теперь вижу, что в этом ошибся, а в целом проект себя оправдал.

– И вы же сами, Судья, внесли в его осуществление свой вклад! Я прекрасно помню ваши всемирные лекции о прерафаэлитах, прочтённые в музеях и на старинных улицах Лондона.

– Да уж, пусть лучше подражают братьям Россети и Милле, их меценатам, жёнам, натурщицам и любовницам, чем лупят друг друга двуручными мечами, обливаясь потом в железных латах. Кажется, я догадался, почему вы выбрали именно меня…

– Да, и поэтому тоже. Но о моих критериях немного позже. Возвращусь к тем лондонским лекциям. По-видимому, ваш тезис о том, что глобальную революцию в европейском искусстве начали не французские импрессионисты, а прерафаэлиты в Англии, чересчур смел. Однако посмотрим на это с другой стороны. Если импрессионисты действительно предлагали нечто принципиально новое и небывалое, то прерафаэлиты создавали новую красоту, начиная с подражания одному из древних направлений в истории живописи. Популяризируя творчество и идеи прерафаэлитов в современном обществе, разве вы не внесли свою лепту в формирование моды на, как я это уже назвал, паразитирование на культуре прошлого?