– Мы можем ближе к вечеру подбросить тебя на работу, и Брейди встретит тебя там. Ты действительно должен поехать с нами.

– Чтобы смотреть, как вы занимаетесь сексом? – вздрагиваю я и на этот раз уклоняюсь от удара Бекки. – По сравнению с этим «Ходячие мертвецы» – воскресная прогулка. Нет, спасибо. Кроме того, у меня еще много дел, – например, в сотый раз спросить себя, почему, черт возьми, Харпер не пришла.

– Ты все еще думаешь об этой девушке.

Иногда я ненавижу эту невидимую связь между мной и Беккой, из-за которой она читает меня как открытую книгу.

– Я не думаю о ней, – отвечаю я.

– Ага, – парирует Бекка, и то, как она подчеркивает каждую букву в отдельности, показывает, что она мне не верит.

– Мне есть чем заняться, а теперь убирайся, наконец, – я целую подругу в щеку, игнорируя ее приподнятые брови, и, уже сделав шаг назад, засовываю презерватив в ее задний карман. – И скажи Уиллу, чтобы он не травмировал бедных диких животных, – затем я быстро ухожу в свою комнату, прежде чем Бекка сможет ударить меня.

Я люблю воскресенья. Они спокойные и пьянящие. Мне нравится, что мы все вместе. Без приемов у врачей, стресса или напряжения. Мама сделала вафли со сливками и вишней. Мы с ней лежим на веранде в старом лоскутном гамаке. Ветра нет, поэтому между деревянными досками застревает вялый поздний летний зной. Бен оставил на лице и пижаме остатки всего, что сегодня съел, и играет в саду. Он качается на качелях. Раньше ему не нравился подвижный досуг, но сегодня он не может насытиться им. Мне после двух часов непрерывного качания стало бы так плохо, что даже мысль о вафлях была бы невыносимой. Но Бен улыбается и качается. Улыбается и качается.

Я научилась видеть жизнь как последовательность моментальных снимков и наслаждаться или запоминать каждый из них по отдельности. Этот момент идеален. Мама заплетает мне волосы и рассказывает забавные истории из больницы. Мне нравится, как ее смех заставляет гамак слегка раскачиваться. Солнце светит в лицо и добавляет новые веснушки. Боб, наш сосед, сегодня утром сделал несколько кругов на своей газонокосилке, и запах свежескошенной травы смешался с запахом тяжелого летнего воздуха. Этот момент, безусловно, попадет на мой внутренний мудборд, где я храню лучшие десять моментов, чтобы в трудные времена достать их из памяти. Я прикрепляю наше совместное фото к единственному снимку внутри меня, который никогда не затеряется на этой стене. Я не хочу помнить, как Эштон стоял передо мной под дождем и держал меня за руку. Или о том, как этот глупый момент повлиял на всю мою жизнь.

Бекка думала, что я серьезно болен или меня похитили инопланетяне, потому что я три дня подряд не хотел зависать с ней и Уиллом в кампусе, наслаждаться солнцем, а вместо этого занимался в библиотеке Мэнсфилда. Две вещи доказывали ее правоту. Я занимаюсь только тогда, когда это неизбежно. И ненавижу тишину библиотеки. Когда мне приходится заниматься, как правило, я делаю это под громкую музыку, а Бекка сидит рядом со мной. Значит, она не ошибается. Три дня подряд я прождал в библиотеке Харпер, и это настолько нетипично для меня, что в теории об инопланетянах, возможно, что-то есть. Но еще хуже то, что я все еще не могу выбросить ее из головы.

Я растянулся на траве под огромным кленом в южной стороне кампуса. Уилл ест какое-то азиатское извращение, которое ужасно воняет соевым соусом. Нам нужно идти на тренировку, и я не уверен, что идея играть в футбол с полным желудком хорошая.

– Тренер Брент заставит тебя пробежать как минимум три дополнительных круга, если унюхает, что ты сейчас пихаешь в себя, – отмечаю я.

Уилл пожимает плечами.

– Это того стоит, – говорит он с набитым ртом и деревянными палочками достает лапшу, которая падает обратно в коробку. – Хочешь попробовать?

Я с отвращением морщусь и встаю.

– Пошли. На следующей неделе игра с Вестлейком. Если ты продолжишь подстраиваться под пищевые привычки Бекки, то начнешь кататься по земле как шар, – я подтягиваю его и жду, пока парень попрощается с Беккой. Раньше это был полный тоски взгляд, за которым следовало робкое прикосновение к плечу. Сегодня Уилл наклоняется к ней и неуверенно целует в щеку. По крайней мере, начало положено. Оба ужасно застенчивы. Господи, я пытаюсь свести их целую вечность. Как будто мне сейчас покажется странным, что их отношения сдвинулись с мертвой точки. Откидываю со лба волосы и закатываю глаза.

– Идем, Ромео? – я по-дружески толкаю его и лохмачу волосы Бекки. Знаю, что она ненавидит это. В такие моменты она чувствует себя чихуахуа своей матери. Причем я уже тысячу раз говорил ей, что у нее нет розового бантика, а значит, их невозможно перепутать.

– Я попозже подойду посмотреть, как вы потеете, – говорит Бекка и снова утыкается в свой роман. Какая-то низкопробная сентиментальщина, из-за которой Уиллу становится сложнее, потому что подобные книги искажают представление об отношениях.

Он закидывает рюкзак на плечо и следует за мной по узким дорожкам в центре университета к северо-восточному краю кампуса, где находится стадион Гризли. Место, где тренируется и регулярно проигрывает футбольная команда. Мы не очень хороши, но мне все равно нравится спорт, потому что с его помощью прекрасно получается выпустить пар. Бекка считает, что спорт повышает уровень тестостерона, и, вероятно, права, но мне все равно. Верный девизу Уилла: «Раньше я был зол. Теперь я футболист», – оставляю все, что беспокоит меня, на поле и полностью выплескиваю энергию. Как раз то, что мне сейчас нужно, чтобы мысли прояснились.

Помещения факультета психологии встречают меня приятной прохладой. Да здравствуют кондиционеры, которые борются с летней жарой. Я пропускаю поток студентов на занятие по основам педагогической психологии и бросаю свою сумку на свободный столик в шестом ряду. Это достаточно далеко от первых рядов, чтобы непосредственно ко мне не обратился профессор Гейл, и тем не менее демонстрирует мой интерес к предмету. В противном случае я бы устроилась в конце аудитории, рядом с засыпающими, до смерти скучающими и в основном занятыми Нетфликсом студентами.

На столах лежат листовки, предлагающие решить твои проблемы с помощью магии и звонка на номер скорой эзотерической помощи. Я переворачиваю флаер и откладываю его на соседний стол. По словам Дженны, другой факультет просто пытается привлечь к себе новых учеников. Как будто студенты – это не будущие терапевты, а кучка сумасшедших.

Вместе с двумя опоздавшими студентами профессор Гейл заходит в аудиторию, закрывает за собой дверь и многозначительно ставит свою сумку на кафедру. Он – ходячее клише, включающее в себя твидовый пиджак с заплатами на локтях и очки в роговой оправе.

Я подозреваю, что на самом деле он вообще не нуждается в них и носит только для того, чтобы поддерживать идеальный образ.

Вздохнув, я вытаскиваю папку из сумки и вооружаюсь ручкой. Гейл диктует достаточно быстро, и даже если я хорошо подготовлена, не хочу упускать что-либо. Хотя профессор неподражаемый и определенно странный, в то же время он один из лучших в стране. Приятно учиться у таких людей, как он. Гейл продолжает с того места, где мы остановились на прошлой неделе. Он не повторяет материал. Никогда. Одна из причин, по которой его лекции считаются сложными, а он – строгим и чрезвычайно требовательным. Для меня это нормально. Моя жизнь – это череда повторений. Я нахожу приятным тот факт, что профессор делает исключение и начинает рассказывать о процессе обучения при различных расстройствах поведения. Однако только до тех пор, пока дверь не распахивается и в аудиторию не заходит Эштон.

Эштон.

Невольно я реагирую, хотя он стоит примерно в трех метрах и даже не видит меня. Неосознанно я потираю тыльную сторону кисти. Там, где он записал свой номер, оставив при этом больше, чем просто несколько чернильных линий.