– Мы счастливы.

– Потому что мы есть друг у друга, – продолжает Бен фразу, которую мама годами повторяет ему. Я не знаю, понимает ли он, что значат эти слова, но мне нравится, что он их произносит.

– Именно потому что мы есть друг у друга, тигр.

– У тигров острые зубы, и они живут в Азии. Это очень далеко отсюда. Я не тигр.

Я смеюсь и тоже накладываю хлопья в тарелку, которая стоит на моем месте.

– Ты прав, Бен. Ты не тигр.

– Я просто ребенок, – он перелистывает свои карточки и кивает. – Мальчик.

– Я знаю, сокровище.

– У пиратов сокровища, – бросает Бен, и его голос остается монотонным, без интонации или ударений, которые сделали бы его слова шуткой. – Сокровища в основном из золота. Я – не сокровище, – говорит он.

Иногда мне кажется, что он думает, будто у нас у всех не все в порядке с головой, потому что мы постоянно говорим неправильные вещи. Бен не понимает двусмысленности, что невольно вызывает смех.

– Ты хочешь однажды стать пиратом?

– У меня нет корабля, а река Кларк-Форк слишком мелкая для настоящего пиратского корабля. Кроме того, нужно быть взрослым, чтобы стать пиратом. У детей не должно быть оружия, – Бен подчеркивает свои слова постоянным движением запястья.

– Верно, – признаю я. – Однако ты не знаешь, действительно ли Кларк-Форк такая мелкая. Мы можем пойти посмотреть.

Бен, кажется, борется с собой. Ему нравится бывать на природе, а перспектива увидеть пиратский корабль весьма заманчива. Однако брат понимает, что окружающий мир зачастую слишком велик для него.

– Я приберусь, а ты иди переодевайся, хорошо?

Он все еще сомневается, но затем бежит в свою комнату.

– И Бен, потише. Мама спит, – он несколько раз энергично кивает, а затем преувеличенно медленно проходит оставшееся расстояние до двери своей комнаты. Это заставляет меня усмехнуться, потому что подобное показывает, как он любит меня и маму, несмотря на свою неспособность выразить это.

Я доедаю свой завтрак, мою наши тарелки и нарезаю пару яблок. Бен ест их только тогда, когда каждая четвертинка яблока вырезана в виде лодочки. Двенадцать из них я упаковываю в его темно-голубую коробку для завтрака и кладу в рюкзак, затем беру еще бутылку минеральной воды без газа. Неконтролируемое покалывание газов выводит его из себя. Я дергаю молнию рюкзака и обращаю внимание на то, чтобы застежки соединялись точно по центру.

Бен появляется, и я театрально вздыхаю. На нем пижама, голубые резиновые сапоги и ярко-голубая кофта с темно-голубым плюшевым мехом. По крайней мере никакого блока на цвет. Однако будничным нарядом я бы тоже это не назвала.

– Ты злишься? – спрашивает Бен, и вращение его запястья становится более беспокойным.

– Нет, тигр. Я не злюсь.

– Я не тигр, – снова произносит он, и уверена, что он считает меня либо не особо сообразительной, либо крайне забывчивой. Большинство людей думает, что требуется много терпения, чтобы ужиться с ребенком, у которого аутизм. Это правда. Но я думаю, что Бену значительно сложнее поладить с иронией и двусмысленностью, которыми наполнены наши слова.

Я размышляю, стоит ли настаивать на том, чтобы Бен оделся как следует, но затем решаю, что как следует – понятие растяжимое.

– Я знаю, что ты не тигр. Я запомнила. Пошли. А мама может поспать, – я открываю дверь, и Бен как всегда спрыгивает по ступенькам веранды. Первые две ступеньки на левой ноге, оставшиеся две на правой. Затем он бежит к садовым воротам и ждет меня там. Механически он засовывает свою руку в мою, и мы вместе переходим через дорогу. Как только добираемся до противоположной стороны, он поспешно отпускает меня.

Прошло много времени, прежде чем я перестала воспринимать на свой счет тот факт, что Бен воспринимает мои прикосновения как нечто неприятное. Он считает их неизбежным злом, когда ему приходится, например, переходить улицу. Я спускаюсь с ним к реке, и мы довольно долго бродим вдоль берега. Здесь наблюдая за Беном, можно было подумать, что он ничем не отличается от других. Как и любой ребенок, он пробирается через подлесок, ударяет веткой по зарослям и визжит, когда лягушка прыгает в воду прямо перед его носом. На краю поля для гольфа Кинг Ранч мы садимся на поваленное дерево, и Бен ест свои яблоки. Он даже предлагает мне два кусочка, которые я с наслаждением жую, потому что они невероятно сладкие. И потому что то, что Бен дал мне их, – маленькая победа. Это значит, что он позаботился о моих потребностях.

Я знаю, что на самом деле это не победа. Аутизм – это не то, что можно победить. Состояние Бена никогда не изменится. Он всю жизнь будет нуждаться в помощи, но я научилась распознавать хороший день и наслаждаться им.

Я слезаю с дерева и опускаюсь в густую траву. Бен играет у реки. Я слышу, как он сообщает информацию обо всем, что находит в грязи на берегу. Чаще всего это отрывки из его детских научных книг, но кое-что он почерпнул из телевизора.

Пахнет влажной землей и свежей травой. Так же пах Эштон. Как идеальный день в Монтане. Я запрокидываю голову и не вижу ничего, кроме лазурного неба, которое невольно напоминает мне его глаза. Бен прав. Голубой действительно восхитительный цвет.

Она не пришла. После нескольких шотов мне стало все равно. Проблема в том, что я снова трезв. А это значит, что у меня невероятное похмелье и мне больше не безразлично.

Бекка сидит напротив и смотрит на меня как на неудавшийся эксперимент. Я опираюсь руками о кухонную стойку и пытаюсь удерживать свою свинцовую голову в естественном положении. Если я не буду осторожен, она упадет вниз, оставив яму в столешнице.

– Ты в порядке? – спрашивает она, жуя свой завтрак. Я думаю, что Бекка специально выбрала хлопья Кранчи Нат, чтобы проверить мое самообладание.

– Мм, – невнятно бурчу я и вижу, как подруга сползает со стула и наливает стакан воды. Она ставит его передо мной и добавляет туда таблетку от головной боли.

– Завтрак чемпиона, – радостно произносит она, а затем оглушительно громко жует. Бекка пьет так же много, как и я, весит вполовину меньше и все равно никогда не испытывает таких проблем по утрам. Это нечестно. Я выпиваю растворившуюся таблетку. Несколько секунд мне кажется, что я вот-вот выплюну вчерашний вечер в унитаз. Но желудок успокаивается, и я опускаю голову на предплечья, чтобы таблетка начала действовать. Мама всегда утверждала, что организму нужен отдых, чтобы лекарства могли сделать свое дело. Хотя я уже давно в это не верю. Просто потому что почти все, что говорила мама, оказалось враньем. Но это все же одно из хороших воспоминаний: мама, которая легла ко мне на диван и гладила меня по лбу до тех пор, пока головная боль не успокоилась и я не заснул. Тот факт, что головная боль была единственным способом привлечь внимание мамы, прекрасно демонстрирует отношения в нашей семье. Я отбрасываю от себя эти мысли и моргаю, глядя на Бекку.

– Почему ты такая ужасно радостная?

– В противовес твоему унынию, – смеется она и шлепает меня кухонным полотенцем. Я не делаю попытку увернуться.

– Хотя бы сделай вид, что выжил после этой тусовки. Уилл скоро придет, и ты знаешь, что у него фобия на зомби.

– Уилл – трус.

Бекка целует меня в висок, а затем резко толкает в бок.

– Тебе не стоило его уговаривать посмотреть «Ходячих мертвецов». Ты знаешь, какой он. С тех пор постоянно подпрыгивает в темноте от любого шороха.

– Я запомню, – бормочу я. – С Уиллом можно смотреть только диснеевские фильмы, – я записываю это на невидимую записку, а затем снова зарываю голову между руками.

– Что собираешься делать сегодня?

Ребята хотят съездить отдохнуть на озере. Они спрашивали меня, не хочу ли присоединиться, но у меня такое ощущение, что они, наконец, переходят в горячую фазу. И я ни в коем случае не хочу помешать этому.

– Спать? – я указываю на свою голову и пожимаю плечами. – Без понятия. Брейди хотел зайти попозже поиграть. И сегодня вечером я работаю.