Я пропитывался мучительным кайфом. Такое же, видимо, чувство имел пробитый стрелами Святой Себастьян. Подняв голову с закрытыми глазами, я опустил руки по швам и вкушал на вздыбленной плоти внимательный взгляд женщины, словно лингаму делали ингаляцию. Я приоткрыл глаза. Раздвигая ноги, Эльза выставила другое колено. Колени её были острые. Острые, как не знаю что, но у этой остроты был вкус перца. Сделав шаг к ванне, я вновь закрыл глаза и взял росток возмущённой плоти в кулак.
Почувствовав под пальцами скользкую кожу и плавающий под ней жилистый ствол, я услышал эльзино дыхание и понял, что она, поменяв положение, находится теперь совсем близко. Опять открыв глаза, я увидел, что она, усевшись на ляжках и шевеля губами, крепко трёт себя между ног и вплотную наблюдает за моими действиями, как юннат, описывающий процесс почкования или вылупливания птенцов. Причём из тёмной шевелящейся тени под её животом поднимались прозрачные волокна, всё равно дым. Протянув руку, я почти положил ладонь Эльзе на голову, но услышал, как в глубине квартиры хлопнула дверь.
– Merde (рявкнула Эльза)! Это Клоэ!
Я понял, что, лопнув, сейчас забрызгаю стены мочой.
#08/1
URSS. Premier vote <démocratique>. La compagne a été marquée par des manifestations de rue sans précèdent. Hier, le trublion du parti, a pu s’adresser aux quatre-vingt ville ouvriers des usines d'automobiles Zil (Figaro, 22 mars 1989) [18]
Мы сошлись сто лет назад, в Москве, вместе сушили вёсла в английской школе, потом луи валяли в МГИМО. Там Шину прозвали Баксой за валютные операции. Раз он срезался (настучали), нависла статья 88-я, до пяти лет кайла. Но за ворота сор никто не понёс, один сигнал всё уладил, забыли, как сон, даже выговора не последовало, забили и всё (разумеется, до поры до времени, надо будет – напомнят). Шина тогда не обосрался, даже не перебздел, был (думаю) железно уверен в своей крыше. Шиной его прозвали давно, на даче, за прозорливость и китайский разрез глаз, который делал его взгляд трудным для понимания.
Шина отлично играл на бильярде и фортепьяно, в теннис, покер и в преферанс, фарцевал, имел порнографические журналы и угощал корешей анашой. В отличие от меня, он был парень свойский и природный игрок. Игра – единственное, что оживляло его по-настоящему. Когда он играл, то посылал всё на свете. Даже секс (а Шина был запойным пиздострадальцем) не задействовал его до такой степени. Игра есть страсть богов (любимая поговорка). Есть страсть, было его любимым занятием. Ещё он любил бега и регби.
Шина был одержим игроманией. Ему сломали целку в орлянку, потом карты (от подкидного и пьяницы – до покера и преферанса). С детства он не садился играть в шахматы просто так, ставил на футбольные и хоккейные матчи, регулярно посещал скачки. Он ставил на всё и спорил по любому поводу. Начиная с трёх мушкетёров, он держал пари и бился об заклад.
В классе, к примеру, гниём за одной партой, берёт, гнида, нижнюю часть новой ручки в кулак. Скажи, какого она цвета, красного или зелёного. Проигравший гнал завтрак. У меня вечно с едой недобор (пожрать – моя слабость), перед большой переменой, когда начинались кишечные оргии, и чувство голода зашкаливает, Шина тут как тут, подсовывал игру или спор. Чаще я пасовал, ссал рисковать, чтоб не остаться в цейтноте. От голода у меня ехала крыша, и ноги подкашивались, я становился опасен. Но иногда ставил, потому что шанс взять плотный ленч Шины был ощутимым. На кону стояли не способности, а просто случай, фифти-фифти. Для Шины это была возможность азардануть, а риск для него был и остаётся основным источником вдохновения.
Просто так Шина спор не предлагал. Точечные разряды его не возбуждали, он выстраивал систему и предлагал полноценную партию, с правилами и цепью поправок, возможностью отыграться или выкупить очки. Вместе с игрой строилась этика поведения и шанс выбора его тактики. Шина не ценил однопланового развития событий, последовательное течение времени его не устраивало. У него стоял на мир, в котором всякая секунда готовила бы ему сюрприз, без подарков жизнь представлялась Шине невыносимо бесшумной.
В выпускном классе фатер притаранил ему из Канады автоматический покер, который произвёл в школе фурор. Для форумов в монополию Шина родил игорные вечера. У них на Котельнической никогда не тусовались с танцами и бухаловом. Там проходили только игорные встречи. Как, с понтом, в аглицком клубе, собирались одни мужчины. Пили, курили, тихо разговаривали и играли. Резались в одну или несколько игр одновременно. При этом с каждого из членов Шина брал взнос, часть из которого забирал себе как хозяин. Другая часть шла в бюджет клуба. На эти башли брали спиртные напитки, сигары, новые колоды карт, покупалась кое-какая закуска.
Сам Шина косил под джентльмена, дал клубу название и заворачивал гайки, чтобы все участники были прилично обсосаны, а бухарей с пизданутыми штрафовал или гнал в шею. В клубе был радикальный стоп-кран на политику. А так как это говно могло вмешаться во всё, Шина с тремя выбранными членами клубного комитета (он как владелец обладал особым статусом) выработал кодекс, текст которого был показан всем членам (копии исключались). Шина с детства торчал от тайн, он покрывал ими всё, что только было возможно, так что наш клуб тоже считался тайным.
В начальных классах, когда мы, страдая хернёй, пускали весной по ручьям спички, Шина никогда не соревновался за так, но если делались ставки, то он был самым активным, и немедленно, совершенствуя игру, придумывал новые условия. Например, участие одной спички стоило копейку. Можно было увеличить шанс победы, покупая ещё спички. Шину щекотал не столько случай, сколько создание условий, способствующих его возникновению. Пентюхи заводили рыбок, наворачивая в аквариуме загадочный мир, Шина устраивал так всю свою и, если возможно, чужую жизнь. С детства Шина был первосортным организатором, но горел без дыма, только изнутри. Он не любил проигрывать, но умел это делать.
#09/1
URSS. La nomenclature bousculée. Parmi les <vedettes> du scrutin, Boris Eltsine, élu par 84,44% des voix face au candidat official du parti (Figaro, 29 mars 1989) [19]
Пожарники, как обычно, прибыли первыми. По прогнозам женщина сломала руку на уровне запястья. Я потоптался, не зная, куда себя деть, но полицейские меня успокоили и отпустили без особого геморроя. Шить мне было нечего, но (думаю) не обошлось без бытового антисемитизма или классовой зависти. Женщина, на которую я наехал, была сефардской еврейкой. Ей принадлежали два магазина одежды по обе стороны одной из самых фешенебельных улиц Парижа. Её муж полез к пожарникам с предложением пойти с ними выпить и напирал, чтобы жену везли в Американский госпиталь [20], там у него были друзья. Пожарники отказались (это противоречило правилам), жену везли туда, куда возят всех остальных. Муж раздражал пожарников, пожарники раздражали мужа.
Лопоухий стукач потянул на меня, обвинив в том, что я, нарушая правила, рулил в автобусном коридоре. Полицейские не обратили на него внимания (я был курьером, возил анализы, не было криминала в том, что я пытался обойти пробки). Замечание было нелепым ещё и тем, что, будь на моём месте автобус, бесшумно летящий чудовищной тушей (у них такая привычка), или такси (короли дороги), женщина бы сейчас напоминала разноцветную аппликацию, приклеенную на асфальт.
Отвалив на полсотни метров от места происшествия, я заметил Шину. Отработанным жестом потрепав чёлку, он залез в машину.
– Обоссался (говорю), посол?
– Я честь страны представляю, а ты старух давить!
По мосту Грёнель из 16-го округа, я въехал в 15-й, на улицу Инженера Робéра Келлéра. На параллельной улице (Rue Linois) я нашёл первую работу, развозил по утрам газету Фигаро. Центральный пункт находился на подземной стоянке. Мы приехали в Китайский квартал.
