— Зачем ты тогда мне всё это рассказываешь? — спросила Мэган наконец, и Джаред сказал:
— Не знаю. Наверное, мне просто захотелось поговорить… с кем-нибудь. Это же просто ужас, я ни с кем не говорю теперь, кроме него. Раньше ходил на работу, но…
— Ты работал? Ты?! — Мэган вытаращила свои подведённые синей тушью глаза, да так, что Джаред невольно хохотнул. Да уж. Он бы и сам так же вытаращился, скажи ему кто год назад, что он до такого докатится.
— Ага, — его голос прозвучал почти весело. — Возил курьерскую доставку по городу. Вкалывал, как ненормальный, по сорок часов в неделю. Было клёво.
— Было клёво, — повторила Мэган, неверяще покачала головой. — Да уж… ты, я вижу, тоже порядком переменился. Хоть волосы и не осветлял.
— Мне нравится мой естественный цвет. К тому же, — Джаред скорчил надменную гримасу, — только пидоры делают мелирование. А я не пидор. Я гей!
— Тихо ты, — захихикала Мэган, кидая взгляд на мамашу, всё ещё спорившую с смотрителем парка недалеко от них. Джаред ухмыльнулся и подмигнул ей. Да, хорошо всё-таки, что он ей позвонил. Он ждал от себя, что начнёт жаловаться, просить помощи, что скажет: «Мэган, свяжи меня и сдай в дурдом, мне там самое место, а потом позвони копам». Но нет, ему не хотелось жаловаться на Дженсена. То, что он сказал, не было жалобой — это было правдой. Он живёт с парнем, который представляет собой опасность для окружающих. И… счастлив с ним? Да, наверное, так.
— Ты спросил, что бы я сделала, будь у меня такой парень, — сказал Мэган, и Джаред повернулся к ней — он уже и забыл, что построил свою немногословную исповедь как вопрос. — Помнишь Фрэнка?
— Того перекачанного отморозка с ушами торчком?
— Он не перекачанный, неправда, но насчёт отморозка — это ты в точку. Я его бросила.
— Ты говорила.
— Да. Потому что он меня бил.
Джаред резко выпрямился.
— Мэган…
— Уже всё в порядке, — она заправила чёлку за ухо, болтая ногами в воде. — Я сама с этим справилась. Матери не сказала, потому что, ты знаешь её, она бы сразу ор подняла, что я сама виновата и всё такое… К тому же это и было-то только раз. Мы были в его компании, он выпил, и ему показалось, что я флиртую с его приятелем. Словом… На следующий день я позвонила и сказала ему, что всё кончено. Он ревел, как буйвол, но я пригрозила, что расскажу всё матери, и его посадят. Он знает, какие связи у нашей семьи.
Джаред жалел, что не узнал об этой истории раньше — хотя вовсе не факт, что Мэган рассказала бы ему. Несмотря на деспотизм Лоры, Мэган умудрилась вырасти довольно самостоятельной девушкой. Быть может, благодаря эгоизму матери, которая, хоть и пыталась её контролировать, на самом деле больше и прежде всего заботилась о самой себе.
— Я что хочу сказать… я потом пожалела, что не пошла в полицию. Потому что если он избил меня, то может избить и какую-то другую девушку. И я буду в этом виновата, понимаешь? Потому что могла остановить его, остановить совсем. Но потом решила, что мне не нужны неприятности. И… я не знаю, правильно ли поступила.
Джаред кивнул. Господи, Мэган, знала бы ты…. избиение — это ещё такая мелочь. Бывает настолько хуже…
— Я понимаю, — проговорил он. — И я… тоже думал об этом. Но тут другое…
— Почему другое? — с внезапной резкостью спросила она. — Ты сказал, что он делал кому-то зло. А зло должно быть наказано! Мы не наказываем его, вот потому-то оно и ширится, потому столько плохого происходит вокруг нас, что мы думаем только о себе, а не о тех, кто ещё может пострадать! Если твой парень делает что-то плохое, ты должен ему помешать. Так правильно, Джаред, так будет…
— А почему ты не помешала твоей матери меня грабить? — спросил Джаред, и Мэган, задохнувшись, умолкла.
В его вопросе не было того вызова и злобной обиды, что прежде. На этот раз он не собирался её ни в чём винить, и в подтверждение этого положил руку ей на плечо.
— Джаред… ты не понимаешь… она ведь… она моя мама…
— Я тебя очень хорошо понимаю, Мэгс. Лучше, чем ты думаешь. Потому сейчас про это и спросил. Ты ведь могла позвонить адвокатам отца, рассказать, как Лора подделала завещание, потребовать расследования. Тебя бы они послушали, ведь ты её родная дочь и не стала бы наговаривать на неё зря. Ты могла бы им даже заплатить — ты ведь знаешь, я потом вернул бы тебе всё до последнего цента. Но ты не сделала ничего. И не потому, что ты такая же, как она — ты хорошая, Мэгс. Но она твоя мать. Ты её любишь. Поэтому не важно, какое зло она делает — предать её ты не можешь.
Он убрал руку с её плеча и опять посмотрел на воду. Струи фонтана переливались всеми цветами радуги на свету, словно миллионы крохотных осколков стекла.
— Я люблю его, Мэгс. Просто люблю, и поэтому… как-то так.
Он замолчал, и Мэган молчала тоже. И они ещё долго сидели там, держась руками за мокрые бортики и болтая ногами в воде.
Встреча с сестрой подействовала на Джаред лучше, чем он надеялся. Думать всё то, что разрывало его несчастную голову в течение многих недель, становилось едва выносимо. Но когда он попытался проговорить это вслух, всё оказалось так просто, как он даже и не надеялся. Период мучительных сомнений остался позади. Джаред теперь знал, что дороги назад нет — не потому, что выйти на неё невозможно, а потому, что он сам не хочет её искать. Что бы ни происходило между ним и Дженсеном Эклзом, Джаред принял это, и теперь должен был идти до конца. И это больше не пугало его. Совсем нет.
Дженсен как будто заметил, что ему полегчало — в свои хорошие дни он был почти так же чуток к настроениям Джареда и так же беспокоился за него, как и сам Джаред. Он спросил, не хочет ли Джаред сегодня сходить в кино — они уже очень давно никуда не выбирались. Дженсену не нравились общественные места — лужайка вокруг фонтана с кучей людей, едва не задевавших друг друга, повергла бы его в ужас. Так что Джаред оценил его жертву и, широко улыбнувшись, сказал, что да, конечно, это было бы очень здорово.
— А что идёт? — добавил он, и Дженсен пожал плечами.
— Понятия не имею. Да какая разница?
И это Дженсен, так воротивший нос от всего, что не укладывалось в его представление о классике кинематографа! Даже двойная жертва с его стороны — ну надо же, с чего бы…
— День рождения у меня только завтра. — подозрительно напомнил Джаред, и Дженсен послал ему ещё одну сияющую улыбку.
— Я помню. Завтра будет завтра. А сегодня так, разминка перед главным действом, — он подмигнул Джареду, и, хотя тот тут же принялся приставать и канючить, требуя рассказать про сюрприз раньше срока, остался непреклонен, и, смеясь, повторял: «Завтра, всё завтра!»
Было так здорово разговаривать с ним вот так — как будто всё было совершенно нормально, и они были просто два парня, влюблённые друг в друга, и собирались отлично провести вечер, а потом — Джаред в этом не сомневался — ещё лучше провести ночь. И на секунду Джаред поверил, что всё в самом деле можно исправить. Дженсена можно вылечить. Ему уже стало лучше — он был гораздо живее, и разговорчивее, и улыбался чаще, чем несколько месяцев назад, когда Джаред его только встретил. Как будто он многие годы сидел в раковине, вытачивая в ней, как жемчуг, свои макеты; а потом створки раковины сломались и он вышел на свет. Сперва ему было больно, он съёживался и искал уголок потемнее, но теперь привыкал. Если всё и дальше будет вот так хорошо, то он в конце концов может совершенно оттаять и забыть про все на свете плохие дни. Джаред был уверен в этом в тот вечер, как никогда прежде.
И именно в это время, когда они как раз собрались на сеанс и уже вышли из квартиры к лифту, Джареду позвонила Лора.
Увидев на экране мобильника номер Мэган, Джаред удивился, но ответил на звонок, ничего не подозревая. Истошный визг мачехи оглушил его — Джаред вспомнил вдруг перекошенное лицо женщины, размахивавшей руками наподобие ветряной лестницы и с воплями убегавшей от мусорных баков в ночном переулке. Лора Падалеки вопила очень похоже. Хотя за ней, определённо, сейчас не гнался маньяк с ножом.
