— Пока их не поймают, — эхом откликнулся Джаред и на секунду закрыл газа. Ему надо было обдумать всё, что он услышал, но не сейчас и точно не здесь, в этом шумном открытом кафе, битком набитом людьми, рядом с этим холёным, чужим человеком. Он увидел, что фэбээровец перебирает банкноты в бумажнике, готовясь оплатить счёт, и сказал:
— Последний вопрос, мистер Вудхауз…
— Кевин, — поправил тот, поднимая на него глаза. — Зовите меня Кевин, о`кей? Я ненамного старше вас, Джаред.
— Да. — Он лихорадочно пытался поймать мысль, которая пришла ему только что и казалась ужасно важной. — Вы упоминали, что шизофрения вызывает расщепление мышления и распад личности, и, как следствие, общую деградацию. Значит ли это, что те люди, о которых мы говорим… что они неспособны творить? Создавать что-то прекрасное?
Вудхауз выгнул бровь, сунув в рот следующую сигарету.
— Ну, Джаред, у них своё представление о прекрасном. Росписи кровью, орнаменты из кишок…
— Нет, нет. Просто красивое, такое, что могут оценить обычные люди. Стихи, картины, скульптуры… макеты зданий…
Вудхауз пристально посмотрел на него. Джаред прикусил язык. Чёрт, ну как у него сорвалось про эти макеты? Он же говорит с профи, надо следить за словами…
— Это не такой простой вопрос, — сказал Вудхауз медленнее и не так самоуверенно, как прежде. — Некоторые больные действительно проявляют креативность не только в том, что они считают «искусством убийства», но и в более общепринятых сферах. У Мелвина Уоша, задушившего двадцать человек, дома была целая картинная галерея… Но, понимаете, Джаред, настоящая природа любого творчества — это сублимация. Вы, я, любой нормальные человек — мы творим, потому что пытаемся дать выход энергии, бурлящей в нас. Творчество — апогей человечности, потому что оно выражает нашу способность превращать свои животные потребности и инстинкты в нечто такое, что несёт в себе гармонию и красоту. Серийный убийца, шизофреник, просто не способен воплотить такую концепцию даже бессознательно. Ему нет нужды перерабатывать эту бурлящую энергию в творчество — он просто даёт ей выход так, как она есть, в насилии, жестокости, гневе. Можно сказать, что у таких людей отсутствуют защитные механизмы, позволяющие нам с вами сохранить адекватность и социализироваться, заводить семьи, строить отношения… А психика без защиты — это водородная бомба. Поэтому ответ на ваш вопрос — скорее нет, чем да. Серийные убийцы не способны творить, потому что если бы они были на это способны, они бы не убивали. А если они и производят что-то, как тот же Уош, то оно всегда несёт на себе отпечаток их безумия. Вы никогда не спутаете картину, написанную шизофреником, с картиной, созданным психически здоровым человеком.
Джаред кивнул. Он чувствовал себя так, словно огромная тяжесть свалилась с его плеч, так что даже дышалось легко — впервые за последние дни. Должно быть, это выражение облегчения и почти что радости преобразило его лицо, потому что Вудхауз приостановился вдруг и улыбнулся ему.
— Что ж, вижу, эта информация была вам полезна. — И, когда Джаред заверил его, что очень полезна, Вудхауз добавил: — У меня есть с собой несколько книг как раз на эту тему. Когда ваш доклад? Я остановился в отеле тут неподалёку. Можем продолжить разговор там. Что скажете, Джаред?
Его рука с тяжёлым «Ролексом» на запястье лежала на столике в нескольких дюймах от руки Джареда. Достаточно близко, чтобы дотронуться, не отнимая ладонь от стола, но не настолько близко, чтобы это можно было счесть приставанием. Пока ещё нет.
— Да ладно, — Вудхауз обнажил свои ослепительно белые зубы, и Джаред опять подумал про то, как здорово живётся его стоматологу. — О чём ты думал, когда шёл на встречу с профайлером? Я же тебя насквозь вижу. Кстати, на каком именно факультете ты учишься? Кто твой декан? Я много кого здесь знаю — мог бы за тебя замолвить словечко…
Обручальное кольцо на его пальце поблескивало в солнечных лучах. Джаред улыбнулся, забрал со стола мобильник и встал.
— Спасибо, мистер Вудхауз, — сказал он, бросая на стол пять долларов за свой кофе. — Очень познавательная вышла беседа. Но у меня уже есть бой-фрэнд. Так что всего вам хорошего, и удачно потрахаться с кем-то другим.
Он едва успел вернуться до того, как Дженсен пришёл с работы. Дженсен сдержал слово и после смены сразу отправился домой, и Джаред поблагодарил его за это горячим взглядом, открывая ему дверь. Пока Дженсен переодевался (свою форму полисмена он терпеть не мог, и всегда старался побыстрее от неё избавиться), Джаред подогревал вчерашний ужин, надеясь, что Дженсен не спросит, где он был целый день и чем занимался. Не то чтобы он собирался врать Дженсену и скрывать от него то, что делал… просто у него пока что было недостаточно информации.
И он вдруг понял, что проще всего её получить от самого Дженсена.
— Как прошёл день? — надо было с чего-то начать, поэтому Джаред задал самый идиотский вопрос из возможных. Дженсен настороженно посмотрел на него — ну ещё бы, ведь Джаред никогда его о таком не спрашивал. Всегда как-то само собой разумелось, что день прошёл хорошо — а если нет, то это сразу было понятно.
— Ничего, — сказал Дженсен. — А у тебя? Как работа?
Да, хороший вопрос — как его работа… Джаред мысленно выругался. Если утром у него работа ещё и была (в чём он сомневался), то теперь…
— Да ну её нахер, — признался он. — Всё равно она фиговая была — вкалывал, как проклятый, а платили гроши.
— Я видел там снаружи велосипед. Вроде бы твой, — сказал Дженсен смущенно, как будто чувствовал, что лезет не в своё дело.
— Да? Я про него забыл… отвезу его им завтра, сдам. Слушай, — неловко добавил он, поняв, что всё равно не сумеет изящно построить беседу, и лучше переходить сразу к делу. — А как так вообще получилось, что ты стал копом?
Дженсен как раз закончил переодеваться и подошёл к столу. Дома он носил мягкую клетчатую рубашку и старые вылинявшие джинсы — на самом деле вылинявшие, не с модной искусственной потёртостью, какие продаются в бутиках. И небольшая рваная дырка чуть повыше колена на левой штанине тоже была настоящей. Джаред сглотнул, глядя на него и не в силах понять то чувство, которое не позволило ему уйти и которое он ощутил сейчас с новой силой.
Дженсен подошёл и мягко забрал у него из рук сковороду. По его кивку Джаред сел за стол. Ладно. Пусть готовит сам. Может, это тоже его… успокаивает.
— Семейная традиция, — сказал Дженсен, выкладывая спагетти на сковородку. — Мой отец был дорожным полицейским, и дед тоже. Само собой разумелось, что я после школы пойду в полицейскую академию. Я и пошёл.
— Но ты же… — Нет, это всё-таки надо было сказать, раз уж он решил идти до конца. — Ты лежал в психиатрической клинике. Разве после такого могли взять в академию?
Дженсен повернулся к столу и поставил на стол тарелки.
— Клиника была в Иллинойсе, — сказал он после затянувшейся паузы. — Частная. Я лёг добровольно, так что информация обо мне как пациенте распространению не подлежала. Конечно, если бы кому-то вздумалось поглубже копнуть… Но при приёме в академию достаточно было того, что у меня нет судимостей и арестов, и к тому же три поколения копов в семье.
— Твой отец… он жив ещё?
— Нет, — коротко сказал Дженсен, и Джаред прикусил язык, жалея, что спросил.
Дженсен вдруг повернулся и посмотрел на него со странной жалостью.
— Ты меня боишься, да? — тихо спросил он, и Джаред издал короткий нервный смешок.
— Да. Нет. Не знаю. Вопрос на миллион долларов. Ваш вариант, мистер Эклз?
— Можно, я воспользуюсь помощью зала? — серьёзно спросил Дженсен.
И внезапно они улыбнулись оба, одновременно. Это были измученные, ломкие, царапающие лицо улыбки. Но всё же лучше, чем ничего.
— Я хочу тебе помочь, — вырвалось у Джареда, и он протянул руку и накрыл запястье Дженсена ладонью, чувствуя мягкие волоски у себя под пальцами.
— Знаю, что хочешь. Но ты не сможешь, Джей. Никто не сможет.
