– Ванька, забирай своего папашу! Он мне по-тихому предлагал, а я так не умею. Я шибко умею.

– Дура, Ванька Грозный! – возвысил голос дядька Вася.

Парни хохотали, дядька Вася сразу протрезвел, Анисья стянула кофточку на груди и ушла в избу к Мишутке.

– Эх, ты! Папаша. – сквозь смех сказал Ванька и повёл отца в сторону дома.

Вечером, когда гулянье в деревне закончилось, и наступили сумерки, сидели во дворе Анисья с Маврой. Рядом на траве играл Мишутка. Белая кошка устроилась рядом с женщинами на скамье и временами заводила громкую песню, такая была у неё кошачья особенность. По дороге пошатываясь шёл дядька Вася. Он ещё угостился, шагал нетвёрдо, была вероятность запутаться в ногах и свалиться где-то по пути домой. Он увидел Анисью с Маврой, поднял кулак, погрозил им и пробурчал себе под нос:

– Что за деревня… ни одной… не найдешь.

Анисья показала ему в ответ кулак, а Мавра удивлённо посмотрела на дочку. Женщина махнула рукой, не хотелось ничего объяснять матери. Посидели ещё немного, пока Мишутка не стал капризничать и вернулись в дом. Праздник закончился.

Глава 2

Незаметно пролетело лето, и, как было условлено, пошла Анисья работать на ферму. Два больших новых кирпичных строения находились за деревней ближе к лесу. Коровы и телята содержались по отдельности. Стадо было большое. Бригада доярок вместе с Анисьей состояла из шести женщин. Главным на ферме был Евгений Иванович. Коровы поделены между доярками, в обиходе у каждой по десять голов. Доили по-современному аппаратом, но случалось, что свет отключали и тогда по старинке – руками. Рано утром Анисья уходила на ферму: летом к пяти часам, зимой к шести. Летом коров после дойки выгоняли в поле, зимой оставляли в помещении. После утреннего удоя доярки торопились по домам. До обеда занимались домашними делами. Возвратившись на ферму, коров кормили, и уже вечерняя дойка заканчивалась поздним часом. Так без выходных трудились бабы, а дома у каждой было хозяйство и ребятишки. Привыкшие к труду, они никогда не жаловались и не роптали на жизнь. Наоборот, жили дружно, помогали друг другу. Знали все семейные проблемы и неурядицы. В праздники, управившись с дойкой, домой на обед не уходили. Ставили у входа на ферму стол и украшали его принесёнными из дома угощениями, как правило, пирогами, варёной картошкой, солёными огурцами. Извлекалась припрятанная бутылка вина и начиналась гульба. Вино поднимало настроение и веселило. Хотелось петь и плясать. Звонкие частушки, приправленные матом, в изобилии лились на устланный соломой пол и, отскочив от него, поднимались под самую крышу. Коровы равнодушно жевали жвачку и лишь при особенно визгливых криках очередной певуньи поднимали голову и протяжно мычали. С азартом стучали женские ноги, обутые в грубые резиновые сапоги, по полу, потому что спеть частушку сидя за столом не было никакой возможности. Разжигали они бабью душу и поднимали кураж. Однажды в самый разгар застолья, когда неугомонная Лида Арбузова затянула очередной куплет:

Говорят, я боевая,

Боевая не совсем!

Боевую сушат восемь,

А меня лишь только семь!

В открытые настежь ворота вошёл Евгений Иванович:

– Так, товарищи, почему пьем-гуляем?

– Иваныч, праздник же. – с вызовом ответила самая старшая по возрасту Нина Головкина.

– Праздник говорите, а коров подоили?

– Иди дерни за титьки, проверь! – предлагает Нина.

– Я тебя сейчас дерну. – Евгений Иванович грозит ей пальцем.

Ха-ха-ха! Смеются доярки, шутка понравилась. Нинку Головкину природа наградила богатством размером, не уступающим вымени её подопечных. Нинка довольная тоже смеётся.

– Ладно, – уже миролюбиво говорит Иваныч, – особо тут не бедокурьте, у вас ещё вечерняя дойка намечается.

Лида выступила вперед, топнула ногой и звонко запела:

Как на ферму к нам идти,

Надо брать полено.

Обувайте сапоги,

Грязи по колено!

– Вот озорницы. – Евгений Иванович ещё потоптался на месте, не зная, как уйти. К столу его не приглашали.

– Не очень-то тут. – строго дополнил он своё обращение и вышел на улицу.

Лида баба весёлая, добрая, но в семейной жизни несчастливая. Муж у неё драчливый, бьет супругу без причины. Бабы удивляются, как при такой жизни она сохраняет характер лёгкий. Сколько раз доярки отбивали Лиду у разъярённого Васьки. Обступят его кольцом, Лиду прикрывают, а двое товарок волокут её под руки подальше от буйного мужа. Она порой сама идти не может, так достанется ей от Васьки. Спрячут бабы горемыку, пока муж не проспится, и ходит потом Лида с лицом чёрным от побоев. Любил Василий устраивать разборки с женой на ферме. Всё ему мерещилось, что где-то недалеко в лесочке, прячется Лидин кавалер и поджидает неверную жену на свидание. Видения такие начинались у него, как правило, после того, как в изобилии выпитая самогонка ударяла в голову. Появлялся он тогда на пороге фермы и без разговоров налетал на жену. Бил её, пока верные подруги не отбивали бедную Лиду. Иногда доставалось и заступницам. Бывало, что скандалил он дома по ночам. Тогда растерзанная Лида выбегала на улицу в одной рубашке и пряталась у соседей до той поры, пока пьяный муж не засыпал.

– Почему ты позволяешь бить себя? – спрашивала Лиду Анисья.

– Что же мне делать, он вон какой бугай! Разве мне с ним справиться.

– Взяла что под руку подвернулось и огрела. Я убила бы, но бить себя не позволила!

– Дерзкая ты Анисья, я не такая.

– Лида, знаю, пустое дело советы раздавать, только жалко мне тебя. Чего им кобелям не хватает? За что из жён жилы тянут? Водка весь разум им застилает.

Пожалуются бабы друг другу на судьбу тяжёлую и разойдутся по стойлам коров доить. За работой мысли проветрят, и уже в перерыве слышится смех и весёлая болтовня доярок, отступают проблемы и обиды.

Глава 3

Однажды утром появился на ферме дядька Аким.

– Показывай, где поломка. – обратился он к Нине Головкиной.

Нина показала разбитые ясли для сена.

Аким ушёл, но вскорости вернулся, неся на плече доски. Молча он сбросил материал у поломанных яслей и приступил к работе. День прошёл как обычно. За работой Анисья не увидела, когда Аким ушёл с фермы, закончив ремонт. Лишь однажды оглянулась, почувствовав на спине чей-то пристальный взгляд, но Аким тюкал топориком по жердине и не смотрел в её сторону.

Акима в деревне побаивались. Настороженно относились к нему люди, потому что трудно было узнать, что у него на уме. Взгляд его чёрных глубоко посаженных глаз редко был устремлён на собеседника, он не влезал в споры и ссоры, редко обращался к кому-нибудь с просьбой, жизнь вёл уединенную, замкнутую. Однако никто не слышал от него грубого слова, он не пил как большинство деревенских мужиков. Бывший фронтовик, прошедший всю войну и имеющий несколько ранений, в день Победы наливал он себе гранённый стакан водки и одним махом выпивал его. Потом надолго задумывался, вспоминая, по всей видимости, военные годы, и снова принимался за дела. Всегда Аким был занят работой или в колхозе, или у себя на дворе. Жена его, тётка Татьяна, была женщиной робкой и тихой. Никто из деревенских не слышал, чтобы они с Акимом ругались, или что муж поднимал на неё руку. Он не повышал на неё голос, но если давал указание жене, то оно исполнялось сразу и без споров. У них было трое сыновей. Старший Николай жил в райцентре, был женат и имел троих дочерей. Но ни он, ни жена его, ни даже дочери не появлялись в Борках. Говорили, что за какую-то провинность выгнал по молодости Николая отец из родного дома, да так и не простил его. Двое других сыновей жили по соседству с родителями. Мужики семейные, ни внешне, ни характером на отца не похожие, взявшие от матери хилое сложение и душу пугливую.

Аким же был роста высокого, плечи имел такие, что на каждое легко мог забросить по мешку картошки и, не согнувшись, шагать по дороге размашисто и легко. Он брался за любую работу, казалось, что никогда не уставал. Всегда у него за поясом со спины торчал топор.