— Немного.
— Так же немного, как и читаешь? Что ж, прошу к барьеру.
В шахматы Джаред и правда играл не очень — единственными его партнёрами были мистер Элкинз, утверждавший, что эта игра развивает логическое мышление, и, позже, миз Констанс, игравшая не лучше любой дамы, проживающей на плантации в сельской глуши. Но Дженсен, как выяснилось очень скоро, играл хуже их обоих. Он делал поспешные, броские, нелепые ходы, алчно охотился за пешками и слонами и гонял ферзя по всей доске, абсолютно не заботясь о том, чтобы выстроить оборону. К середине партии Джаред начал понимать, почему у него не сложилось с военной карьерой в Вест-Пойнте — тактика и стратегия определённо не была его сильным местом. Джаред, однако, учёл свою предыдущую ошибку с импровизированными скачками, и оттягивал неизбежное поражение хозяина так долго, как мог. Но совершить чудо было не в его власти — у Дженсена Эклза выиграл бы и ребёнок. Поэтому когда прозвучало неизбежное «мат», Джаред был так расстроен, словно проиграл сам, причём на кону стояла по меньшей мере его вольная.
— Так, — сказал Дженсен, щелчком сбивая своего короля на доску. — Вижу, ты по-прежнему не умеешь вовремя уступать. Весьма неудобная черта для человека в твоём положении. Знаешь, Джаред, чем отличается раб от, скажем, слуги?
— Чем, сэр?
— Слуга выполняет все прихоти своего господина. Раб же выполняет абсолютно все прихоти своего господина. И сейчас, мой маленький раб, я желаю выиграть. Понятно?
Джаред кивнул. Они вновь расставили фигуры. Джаред очень старался, изо всех сил, но в какой-то момент снова стал безнадёжно выигрывать. Это получалось само собой: он мог поддаваться до определённой черты, но когда давление противника становилось уж слишком жёстким, слишком наглым, учитывая их изначальный сговор, Джаред инстинктивно напрягался и почти невольно отвоёвывал утраченные позиции. Дженсен играл лучше в этот раз, и благодаря поддавкам, устроенными Джаредом в начале партии, в конце концов удалось свести к пату.
— Ещё раз, — раздражённо сказал мистер Эклз. — И не молчи, как пень, ты далеко не так глуп, как хочешь казаться. Расскажи мне что-нибудь… чёрт, ну, скажем, о политэкономии.
Джаред слегка улыбнулся, расставляя фигуры по доске — на сей раз и свои, и хозяйские, так как Дженсен явно не собирался этого делать сам.
— Это слишком общий вопрос, сэр. Миз Констанс всегда говорила, что теория ничего не значит, если не применима к насущной практике.
— Так примени, чёрт тебя подери. И кстати о матушке — что-то такое она говорила, будто у тебя есть какой-то план по повышению производительности плантации?
Вопрос прозвучал небрежно, но Джаред невольно замер на секунду. Где-то он чуял подвох, но где — не понимал, и это его испугало. Одно он знал точно: мистер Дженсен Эклз — не из тех, кто станет выслушивать рационализаторские советы от рабов.
— Это были всего лишь небольшие намётки, — осторожно сказал он, не отрывая глаз от доски. — К тому же я слышал, что вы, господин, уже предприняли некоторые… некоторые меры для повышения производительности.
И чёрт же потянул его за язык! Зелёные глаза Дженсена Эклза тотчас сузились, пришпиливая его взглядом к спинке кресла.
— А, слухи разносятся быстро? Черномазые не умеют держать язык за зубами. Да, я приказал увеличить рабочий день. К твоему сведению, это стандарт на большинстве южных плантаций, и многие мои друзья в своих владениях его придерживаются. Какие-то возражения?
— Только одно. Если позволите, сэр.
— Позволяю, — сказал Дженсен нетерпеливо, и Джаред, помедлив, заговорил:
— Введённая вами мера действительно повысит производительность примерно на одну пятую. Но эффект будет временным и очень скоро обратится убытком. Видите ли, человеческий организм не приспособлен для столь продолжительной ежедневной работы. Истощение наступит очень быстро. Формальная длительность труда рабов возрастёт, но уже начиная с восьмого часа его эффективность упадёт вдвое, что уменьшит и доход. Кроме того, часть рабов, в основном немолодых или больных, не выдержат такого режима долго. Вам придётся заменить их, то есть истратить часть вырученной прибыли на пополнение рабочей силы. И это придётся делать постоянно. В результате чистый доход будет значительно ниже, чем при изначальном подсчёте, а возможно, даже превратится в убыток. Эта модель кажется выгодной чисто математически, но… не на практике, сэр.
Он говорил всё это, расставляя по доске фигуры, а когда закончил и поднял глаза. увидел, что Дженсен Эклз наклонился вперёд и смотрит на него. И от этого взгляда Джареду захотелось отпрянуть, отшатнуться, а лучше — вскочить и бежать… только куда бежать, когда за побег теперь грозит сто ударов кнутом? Сто ударов, которых никто не выдержит.
— Матушка и впрямь тебя хорошо натаскала, — сказал Дженсен Эклз наконец, кривя уголок своего красивого рта в холодной улыбке. — Только кое-чего ты в своих рассуждениях не учёл. Ты говоришь, организм человека не способен на то, чтобы эффективно работать столько часов подряд. Вот только черномазые — не люди. Не вполне люди, говоря точнее. Они не такие, как… — Он чуть было не сказал «как ты или я», понял Джаред и закусил губу, тогда как Эклз продолжал: — Как белые. Лень у них в крови. Если их не подстёгивать, если не выжимать из них все соки, они не будут делать ничего. Даже не пошевелят своими чёрными задницами. Но если как следует надавить на них, они способны на настоящие чудеса. Ни один белый не соберёт за четырнадцать часом столько хлопка, сколько негр, если поставить их бок о бок. И наоборот, чем добрее ты к ним, тем больше они расхолаживаются. Вот этого всё в толк не может взять моя любезная матушка, а потом ещё жалуется, что доходы падают год от года.
Джаред вновь опустил глаза. Глупо было, конечно, говорить всё, что он сказал, но он не мог не попытаться — забыв, что для таких, как мистер Дженсен, мир выглядит совершенно иначе. И не только потому, что они — его хозяева.
— Думаешь, я не прав? — Эклз усмехнулся, когда Джаред искоса посмотрел на него снизу вверх. — Конечно. Ты ведь и сам черномазый. Уверен, на плантации ты бы себя проявил не хуже любого из них.
Что тут полагалось сказать — «благодарю, сэр»? Но слова застревали у Джареда в горле. Эклз, между тем, повеселел и отодвинулся от шахматного столика вместе с креслом.
— Не хочу сегодня больше играть. Сменим тему. О книгах мы поговорили, об экономике тоже… Давай, что ли, поговорим немного о женщинах?
Джаред поднял на него удивлённый взгляд.
— Женщинах, сэр?
— Да, женщинах. Знаешь, такие милые существа с волнующими грудями и сладкой дырочкой между ног. Что? — спросил он, когда Джаред опять залился краской. — Тебе не нравятся женщины?
— Н-нравятся, сэр…
— Отлично. И много их у тебя было?
Джаред в замешательстве посмотрел на Кэсси, всё это время неприметной тенью стоявшей в углу столовой в ожидании новых приказов. Кэсси глядела на него с жалостью, пытаясь хоть как-то подбодрить взглядом.
К несчастью, Дженсен перехватил его взгляд и обернулся.
— Та-ак, — протянул он. — Эта рабыня тебе нравится?
— Сэр… — пробормотал Джаред. — Мы… мы с ней выросли вместе, у нас была одна кормилица. Она мне как сестра.
— Вот ведь какая досада! А кто ещё есть на плантации подходящего возраста? Та вертлявая шлюшка — как её, Тэмми? Уж к ней-то под юбку ты точно забирался, а, Джаред?
Это был удар ниже пояса. Правда была в том, что Тэмми сама пыталась забраться Джареду в штаны — давно, ему было лет пятнадцать тогда, и он оттолкнул её в негодовании и замешательстве, зная, что иначе смертельно оскорбил бы миз Констанс. Тэмми с тех пор затаила на него зло, но Джаред до сих пор верил, что поступил тогда правильно.
— Нет? Хм-м, кто же остаётся… Ведь не Миссури? Конечно же, не Миссури, — сказал Дженсен, когда Джаред подскочил на месте. — Но на плантации нет других рабынь. Какая-нибудь бабёнка из поместья Голдисов? Или, — он вдруг сощурился, как недавно, пригвождая Джареда к стулу взглядом, — или, может быть, женщины тебя не так уж и вдохновляют?
