Увидев это, я все карточки отобрала у них, также и всю зарплату. Каждый имел конверт, куда я вкладывала и карточку и деньги.

Ежедневно я каждому выдавала талон на хлеб и денег на питание, предварительно сделав отметку на конверте. Результат сказался – ни один человек у меня не умер, не опух за всю войну.

Они подросли и вскоре сами начали понимать и разумно распоряжаться своими карточками и зарплатой.

Среди ребят был один по фамилии Завгородний, родом из-под Тары. Очень высокий красивый парень. Когда он впервые надел ватный костюм, а из-за роста ему выдали соответствующий размер, он на нем повис, как на пугале.

Я ему говорю – ты бы поясок одел.

Он отвечает – у меня его нет и денег нет.

Я вынула десять рублей и говорю – купи себе, а получишь деньги, отдашь.

Мне было очень трудно, на моих руках было четыре человека.

И через пару дней он приносит мне десять рублей. Я спрашиваю – ведь получки не было. Он улыбнулся и говорит – у вас тыща, у меня тыща.

Оказывается, он на рынке у торговки утащил деньги. Позже они с бригадиром Федором Кучеренко пытались сосчитать их. Дошли до сорока шести тысяч и бросили.

Кроме того, он мне сказал, что участвовал в очень серьезном деле, связавшись с местной шайкой. Я ему сказала, что, конечно, не донесу на него, но спасать его надо.

И пошла в военкомат – а парень был толковый, грамотный – и попросила его отправить в танковое училище в Новосибирск.

Они выполнили мою просьбу. Я получила несколько писем с фронта от него и его экипажа. В одном из них он писал – мы стояли в строю, когда мне подали ваше письмо, я весь задрожал и все вспомнил. Спасибо вам.

И такие случаи бывали.

В августе сорок второго года умер мой отец. Хоронили его моя мать, сестра и двое рабочих из цеха.

Хоронили его на Казачьем кладбище, ныне застроенном жилыми домами. Положили камень. Потом я так могилы и не нашла. Остались мы четверо.

Когда я стала начальником цеха, меня прикрепили к магазину ИТР. Хлеба не добавили, но кое-какие продукты мы получали. Магазин был на улице Гусарова. Моя мать ходила за пайком, она очень болела и когда ее положили в больницу на улице Пятой Армии, я не имела возможности ее посещать. Была там всего два раза.

Весной сорок второго года на целине – там сейчас татарское кладбище – нам выделили пятьсот квадратных метров земли, где я и дядя Яша, которому тогда было тринадцать лет, не имея сил вскопать землю, посадили картошку просто в лунки. Осенью собрали шесть мешков.

Дядя Яша, тринадцатилетний летний мальчик, был основным моим помощником.

Надо сказать, что в сорок первом году в тридцать восьмой школе очень недружелюбно встретили его, хотя он был хорошим ребенком. Учительница поднимала его и спрашивала национальность.

Ему бритвой изрезали пальто и обещали убить, и он перестал ходить в школу. Я очень растерялась, так как это грозило тем, что он пойдет по неправильному пути.

Я его забрала в завод в Литейный цех и устроила учеником к самому лучшему модельщику.

В это время в модельном цехе все черновые работы выполняли ученики. Почему-то ему не очень понравилось, и я его определила в физлабораторию в отделе главного металлурга.

Он поступил в авиационный техникум, но со второго курса ушел, пошел в десятый класс вечерней школы, затем в ветинститут.

Характером Яша был очень вспыльчивый, в отца. В вечерней школе он решил заниматься боксом, с удовольствием ходил на тренировки почти год, а весной пришел домой с разбитыми в кровь кулаками и синяком на лице. Оказалось, в раздевалке тренер задел его национальность и они сильно подрались.

После этого случая он бросил бокс.

За время моей работы начальником цеха некоторые работники завода были награждены. Меня наградили орденом Трудового Красного знамени, орденом Красной звезды и медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 41-45гг».

Всю войну я работала начальником цеха, восстанавливая металл из вторичных сплавов. Это очень важное дело, так как для отлива деталей авиационных моторов идут тридцать процентов вторичных цветных металлов, которые и обеспечивал цех.

За период войны цех дал тысячи тонн металла, за что я была награждена орденами.

Отдыхать приходилось очень мало, для сна оставалось три-четыре часа в сутки, выходных дней не было. Мне казалось, что когда закончится война, я буду спать сутками.

Работали мы очень много, не щадя ни себя, ни семьи. Завод полностью обеспечивал армию, авиацию всем, что от него требовалось. О личной жизни и семье некогда было думать. Дома дети понимали, что происходит, были неприхотливы, некапризны. Рады были каждому кусочку хлеба, который приходился на их долю. Днем мне не удавалось видеть детей, видела их только спящими.

Так продолжалось до девятого мая сорок пятого года.

Известие о Победе застало нас на работе. Все радовались, целовались, как-то спало напряжение, которое сопутствовало все годы войны.

Начали приходить в себя. Я по-прежнему работала начальником цеха. От дедушки никаких вестей не было. В сорок восьмом году уехал в командировку главный металлург завода Каминский Виктор Иванович и меня назначили и.о. главного металлурга завода.

Вечером в один из дней мне подали конверт из серой бумаги, склеенный хлебом, в котором находилось письмо от дедушки. Он был жив. Узнал он о нас через свою племянницу, Иру Загайтову.

Он писал в Запорожье, никто ему не ответил. Писал он и в Белыничи, где до войны жили его родители.

Но Ира, приехав в Белыничи, нашла в сельсовете его письмо, разыскала нас и сообщила ему, что я с заводом нахожусь Омске.

И вот в моих руках после стольких лет полной неизвестности его письмо.

Немедленно я дала телеграмму – « чем могу помочь». Он попросил денег на дорогу выслать. Я десять лет не была в отпуске. Компенсировала отпуск за два года и выслала ему две тысячи рублей на адрес до востребования, который он мне указал.

Но выехать ему оказалось не просто. С трудом купив билеты, он пришел в бухту Нагаево для посадки, но не успел дойти до берега, как раздался взрыв на пароходе, где находился аммонал. Пароход взорвался, рядом с ним загорелись еще два парохода.

Было много жертв, дедушка был легко ранен.

Он снова вернулся в Магадан и только в марте сорок восьмого приехал в Омск.

Поздно ночью был сильный буран, когда раздался стук в дверь, и вошел дедушка после десяти лет отсутствия.

В доме был твой дядя Яша, ему уже было девятнадцать. Твоей маме тринадцать.

И только тогда появился их отец…

Но с его возвращением наши муки не кончились. Он освободился два года назад, но не мог вернуться, а когда возвратился, в его документах стояла отметка «39», т.е. он не имел права на жительство в тридцати девяти городах Союза, в том числе и в Омске, где жила его семья.

Осужденные по пятьдесят восьмой статье за всякие надуманные «политические преступления», прошедшие тюрьмы и лагеря Колымы и Дальстроя, после освобождения лишались семьи и дома.

В то время, то есть в марте сорок восьмого года директором нашего завода был Борисов Иван Тимофеевич, энергичный, умный и добрый человек.

Он был депутатом Верховного Совета СССР.

Когда он узнал, что ко мне вернулся муж и о статье «39», он вызвал меня и велел написать заявление на имя начальника Управления КГБ, с просьбой о прописке мужа в Омске. Сам он написал ходатайство об этом. Это было большое мужество с его стороны при жизни Сталина.

Я это не забыла и не забуду до конца жизни.

Прописку разрешили, и дедушка поступил на работу в авторемонтный завод кузнецом шестого разряда.

Жизнь мало радовала, так как дедушка скоро заметил, что за ним неотрывно следит работник КГБ. Это его доводило до того, что он покрасневший с приливом крови к голове падал на пол. Мне он сказал – не очень на меня надейся. Они не отступятся, пока я жив.