Наверное, подумал я, Хэмингуэю бы здесь понравилось. Множество уютных кабачков, нескучная публика, а рядом — море с отличной рыбалкой. Я даже догадываюсь, что бы он сказал о городе. Эйлат, сказал бы Эрнесто, это праздник, который всегда с тобой.

— Хорошая получилась рыбалка, — подвел итог кэп.

— Что хорошего, ничего не поймали, — заныла Джейн.

— С первого раза никто не ловит. Приезжайте еще раз.

— А будет еще рейс? — быстро спросил я.

— Да, но только в мае. Можешь пока пожить на яхте.

Анка забежала домой, чтобы переодеться — она еще успевала в школу. Я старался пореже к ним заходить, потому что Роки затаил на нас с Беней злобу с тех пор, как мы его лечили, а от бультерьеров можно ожидать любой подлянки. Проводив мою девочку (неужели правда мою?), я позвонил Бене.

— Заезжай на денек, — сказал он, — потом будешь работу искать.

Я взял велосипед и покатил в Хай-Бар. На горном велосипеде ехать против ветра нетрудно. Погода была на удивление пасмурная — такой я еще в Эйлате не видел. На придорожной свалке сидело не меньше сотни орлов — степных, могильников, беркутов. Завидев меня, они разом взлетели и живым смерчем закружились над саванной, быстро дрейфуя по ветру.

До Хай-Бара оставалось километров семь, когда на севере появилась черная стена, прошитая молниями. Я свернул в долину Тимны и отчаянно помчался к будке сторожа на въезде в национальный парк.

Тимна — одно из самых интересных мест в Негеве. Здесь находятся медные рудники, разрабатывавшиеся еще египтянами эпохи Древнего Царства. На причудливых скалах в виде грибов, арок и шаров то и дело замечаешь иероглифы и наскальные рисунки.

Благодаря солям меди в Тимне попадаются горы таких цветов, каких даже в щедром на краски Негеве больше не увидишь — ярко-синие, небесно-голубые, ультрамариновые. На дальнем конце долины есть озерцо с африканскими рыбками, икру которых заносят перелетные птицы. В самой же долине днем не увидишь ничего живого, только туристов и плоских богомолов, копирующих внешний вид и манеру движения тарантулов.

Сейчас, однако, мне было не до того. Едва я укрылся под козырьком будки, как на пустыню обрушился роскошный ливень. Он свирепствовал необыкновенно долго — почти час, и в результате мне выпало зрелище, какое в Негеве увидишь раз в несколько лет: по руслам-вади бежала вода! На оставшемся до Хай-Бара кусочке шоссе мне дважды пришлось переезжать мутные потоки, катившиеся через дорогу.

Беня встретил меня с бутылкой шампанского.

— Ну, тебя можно поздравить! Есть и еще повод. Во-первых, в этом году настоящий сезон дождей, во-вторых, у рюппелей родились лисята.

Он имел в виду песчаных лисичек, они же лисы Рюппеля.

— В прошлом году они родились в марте, когда пролет коршунов, и их всех перетаскали прямо из вольеры — мы их почти и не видели. А сейчас только конец января.

— Пойдем посмотрим?

— Они из норы ночью выходят, и то редко.

Вдруг зазвонил телефон. Натан, Бенин приятель из заповедника Эйн-Геди, ехал на джипе в Эйлат, но был застигнут дождем. Воды израильские шофера боятся — нередко можно увидеть километровую пробку перед лужей, которую у нас бы никто и не заметил.

— Он спрашивает, — сказал Беня, — можно ли ему заночевать у меня на вилле, если он не прорвется в Эйлат?

— Я только что на велосипеде проехал!

— Да пусть заезжает, хороший парень.

Но Натан так и не приехал — вернулся обратно с полдороги.

— Знаешь, — грустно сказал Беня, — вот я три года здесь живу, а все равно в голове не укладывается. Неужели это те самые израильтяне, которые так лихо воевали? Если б у них хоть еврейские мозги были! Про науку я вообще молчу. У нас тут ушастые грифы не хотят размножаться — народу много у клетки шляется. Так им Ивтах с Тони Рингом пытались помочь гнездо строить!

— От Тони я такого не ожидал, — сказал я, прийдя в себя после услышанного (это все равно, что плоскогубцами помогать бабочке выйти из куколки).

— Тони? Он, когда работал ветеринаром, был в клинике ответственным за усыпление старых и безнадежных.

— Ну и что?

— А то, что у него половина собак потом оживала. Я, когда в Тбилиси жил, сам только у ветеринаров лечился и родственников водил. У хорошего ветеринара кругозор шире, чем у любого врача. А здесь им и животное не доверишь. Впрочем, и врачи… А ведь еврейское государство!

Тогда я думал, что он преувеличивает, но позже, когда лучше узнал Израиль, понял, что Беня, к сожалению, прав. Это не совсем еврейская страна. Но о грустном позже.

Ночью мы подкрались к лисьему вольеру с фонариком и успели заметить рядом с двумя парами зеленых огоньков несколько крошечных искорок — глазенки лисят.

Пришлось в темноте гнать на джипе в Йотвату за второй бутылкой.

Весь следующий день то и дело шел дождь. Я слонялся по территории, помогал Бене и Давиду, написал письма родственникам и знакомым, а прежде всего, конечно, Ирочке, по которой ужасно соскучился. Вечером Беня подбросил меня на джипе в город, и первым, кого я встретитил, был Джин-Тоник.

— Где ты пропадаешь! — радостно закричал он. — Пошли скорее!

— Куда?

— Я нашел тебе классную работу! С жильем!

Я кинул письма и открытки в ящик, вздохнул и пошел за ним.

Открытка

Вот скоро станут дни длиннее,

Растопит солнце грязный снег,

И я пробраться к вам сумею

Через разлив весенних рек.

Друзьям оставлю джип и виллу,

И ночи жаркие, увы,

И двинусь из пустыни милой

К холодной слякоти Москвы.

Прощусь с Израилем сердечно,

Но там, на севере, зато

Дерябну кое-с-кем, конечно,

А кое-с-кем и кое-что.

Мы с Анкой заперли дверь, ведущую с палубы «Летучего Голландца» к каютам, спустились по трапу на пирс и пошли в город. Теперь, когда я работал по ночам, а потом спал до обеда, вся вторая половина дня была в нашем распоряжении, и мы проводили ее на яхте или на Платформе. На чуть подгибающихся ножках мы заглянули в наш любимый турецкий кабачок «Атаман Скумбрий», выпили по ковшику горячего шоколада и побрели домой — Ане пора было делать уроки, а за мной должна была прийти машина со службы.

Джин-Тоник устроил меня на Автотерминал — огромную стоянку новеньких машин на южной окраине города. В Израиле очень высокие ввозные пошлины, поэтому европейским машинам народ предпочитает более дешевые японские, особенно скрипучий драндулет под названием «Субару» и маленькую спортивную «Мазду». Их доставляют морем из Японии, ставят на терминал, а потом постепенно увозят грузовиками дальше на север.

Каждую ночь, с десяти вечера до восьми утра, я сторожил автостоянку в компании кого-нибудь из трех «русских», с которыми жил в бесплатной квартирке, предоставленной нам охранной конторой. Был конец января — единственное время, когда в Эйлате по ночам бывает холодно. Мы мерзли даже в куртках, хотя как раз в этом году зима выдалась теплая. Обычно в феврале и купаться-то нельзя, а сейчас вода все время была теплее двадцати градусов. Днем нас заменяли охранники из местных. Летом, в жару, все наоборот — русские дежурят днем, израильтяне ночью.

Мне-то так было удобнее, но старого Мишу было очень жаль.

Миша приехал из Калининграда, где работал в Институте Рыболовства ихтиологом. В Израиле он все пять лет продежурил на терминале, пытаясь скопить денег, чтобы вернуться. Но где-то раз в полгода не выдерживал и все пропивал. Начальство смотрело на его запои сквозь пальцы, потому что в остальное время он, единственный из всех, ничего не нарушал и не прогуливал.

Кроме него, со мной работали Петя и Саша, отец с сыном, эстонские русские, приехавшие подработать. Эти были ребята ушлые и с юмором. Кормились они продуктами, которые в конце недели выбрасывают из магазинов — все равно за выходные испортятся. Называли они этот процесс абсорбцией.