До революции мой слух всегда оскорблялся невежественным суждением о ненужности моих работ, о том, что все мои работы — это «затеи», «чепуха». Чиновники из департамента кричали на меня: «Не сметь!» Казенные ученые объявляли мои гибриды «незаконнорожденными». Попы грозили: «Не кощунствуй! Не превращай божьего сада в дом терпимости!» (так характеризовалась гибридизация)»[10].

В царской России представители власти и отцы православной церкви преследовали гениального продолжателя дела Дарвина — К. А. Тимирязева за то, что он своими трудами «изгоняет бога из науки». Точно так же и великого преобразователя природы И. В. Мичурина духовенство в царской России травило за то, что его опыты и достижения отвращают трудящихся от религии, от веры в бога.

Только Великая Октябрьская социалистическая революция впервые открыла широкую дорогу для научных исследований Мичурина. Советское правительство и лично В. И. Ленин высоко оценили эти исследования как имеющие важное народнохозяйственное значение. Таким образом, только при советской власти открылись реальные возможности и необозримые перспективы для дальнейшего развития и практического применения мичуринского учения о планомерном управлении природой растений и животных на основе познанных объективных законов развития живой природы. Социалистическое сельское хозяйство настоятельно требовало планомерного выведения новых, улучшенных сортов растений и пород животных, притом в кратчайшие сроки. И мичуринское учение явилось единственно пригодной и приемлемой теоретической, естественнонаучной основой для успешного решения этой важной народнохозяйственной задачи.

В дальнейшем, значительно дополненное и развитое Т. Д. Лысенко, В. Р. Вильнюсом, М. Ф. Ивановым и многими другими передовыми советскими биологами и деятелями сельскохозяйственной науки, мичуринское учение стало могучей движущей силой развития социалистического сельского хозяйства и острым, действенным оружием в борьбе материализма против идеализма, науки против религии.

Проблема взаимоотношений организмов с окружающей их средой — центральная проблема биологии. Решение ее дает ответ на вопрос: что лежит в основе развития организмов? чем обусловливается происходящий в природе эволюционный процесс? Признание взаимной связи между организмом и окружающей средой означает признание того факта, что развитие органического мира происходит в силу естественных факторов, а не в результате действия каких бы то ни было сверхъестественных, таинственных сил. Понятно поэтому, что по вопросу о взаимоотношениях организма и среды на протяжении всей истории развития биологии шла ожесточенная борьба между учеными-материалистами и учеными-идеалистами.

Первые всегда признавали наличие взаимосвязи между организмом и средой и старались объяснить ее природу, вторые отрицали ее, отстаивая догматы религии. Пожалуй, наиболее резко против материалистического решения этого вопроса биологии выступали вейсманисты-морганисты.

Основой основ научной материалистической теории развития органической природы является положение о возможности и необходимости наследования свойств, признаков, приобретаемых организмом в течение его жизни под влиянием изменений условий существования. Вейсманизм-морганизм чисто догматически, умозрительно, бездоказательно отвергает это положение как якобы «теоретически немыслимое».

Материалистическому положению о наследовании приобретаемых признаков вейсманизм-морганизм противопоставил свою собственную, насквозь идеалистическую и метафизическую «хромозомную теорию наследственности». В основе этой теории лежит измышление А. Вейсмана о существовании в теле организма некоего особого, независимого от этого тела и от внешней среды «наследственного вещества» и о вечности, неизменности и бессмертии этого вещества. Мистическое «наследственное вещество», по мысли вейсманистов-морганистов, содержит в себе множество «зачатков» («генов»), из которых каждый якобы предопределяет то или иное качество будущего организма, его строение, признаки, свойства и т. д.

«Наследственное вещество», по словам Вейсмана, никогда не зарождается вновь и не развивается. Оно всегда тождественно самому себе, находится в «самом себе равном», то-есть абсолютно неизменном, состоянии, настолько неизменном, что даже не подвергается обмену веществ. Оно существует вечно и лишь беспрерывно растет, размножается и в неизменном виде передается по наследству из поколения в поколение. Подчеркивая полную изолированность «наследственного вещества» от живого тела, его клеток и от окружающих условий внешней среды, а также его бессмертность, Вейсман ясно показывает, что он прочно стоит на религиозно-идеалистической точке зрения «сотворения» и «вечности» жизни.

Наделив выдуманное им особое «наследственное вещество» свойством вечного, непрерывного существования, не знающего развития, новообразований, каких бы то ни было зависимых от тела и от внешней среды изменений, Вейсман и его последователи отрицают и развитие всей якобы предопределяемой этим мифическим «наследственным веществом» живой природы.

Появление у растений и животных новых признаков, свойств, склонностей вейсманисты-морганисты считают делом «случая», который невозможно воспроизвести, предусмотреть и предсказать. Подобно преформистам XVIII века они сводят развитие к различным комбинациям неизменных «зачатков», наследственных признаков.

Поэтому-то научное изучение закономерных биологических явлений они подменяют чисто умозрительными вычислениями бессвязных, случайных комбинаций и перекомбинаций зачатков наследственных признаков («генов»). Религиозный смысл подобного подхода к изучению явлений природы откровенно раскрыл идеалист Пирсон, который писал: «Мысль и цели бога... могут быть открыты только статистическим изучением естественных явлений... применение результатов этих исследований есть религиозная обязанность человека». Эту «религиозную обязанность» и выполняют вейсманисты-морганисты, оспаривая познаваемость явлений, законов наследственности и ее изменчивости и подменяя научное познание этих явлений своими умозрительными и необоснованными «теориями». Таким путем они протаскивают бога в науку. Вейсман сам подчеркивал, что его взгляды и выводы не ведут и не могут вести к материализму, но вполне совместимы с религией. А современный физик-идеалист Шредингер, одобрительно отзываясь о биологах вейсманистско-моргановского толка, говорит, что они пытаются «одним ударом доказать и существование бога и бессмертие души».

Таким образом, несовместимая с материалистической идеей развития живой природы вейсманистско-моргановская теория наследственности вполне совместима с религиозно-идеалистическими догмами о «божественном творении», «бессмертии души», о постоянстве и неизменности видов растений и животных. С точки зрения вейсманизма-морганизма организм и среда не связаны между собой неразрывно, закономерно, а лишь случайно сосуществуют друг с другом и не зависят друг от друга. Под влиянием религии и вейсманизма-морганизма в биологии очень долго господствовало глубоко ошибочное мнение, будто бы организмы изменяются «самопроизвольно» («спонтанно»), по «неизвестным причинам», а не под влиянием окружающих условий существования.

Отрывая тело организма от условий его жизни и будучи поэтому не в состоянии ответить на вопрос, из какого материала оно себя строит, воспроизводит и чем обусловлены качественные изменения наследственности организма, морганисты и поныне упорно продолжают отстаивать давно устаревшую идею о том, что-де эти изменения всегда, при всех условиях носят неопределенный, случайный характер. Продолжают отстаивать, несмотря на то, что эта отжившая свой век идея, обрекающая теорию и практику на пассивность и бессилие перед явлениями природы, уже давно опровергнута мичуринским учением. При этом они обычно ссылаются на Дарвина. Действительно, идею о неопределенном, случайном характере наследственной изменчивости впервые сформулировал Дарвин. Этот вывод он сделал, исходя из предположения, что определяющая роль в происхождении наследственной изменчивости принадлежит «природе организма», а не внешней среде. Но хорошо известно, что уже вскоре после выхода в свет «Происхождения видов» Дарвин признал это предположение противоречащим накопленным им самим объективным фактам и поэтому глубоко ошибочным. Это со всей очевидностью явствует из его писем к Гуккеру, М. Вагнеру, Неймару, Гексли. В этих письмах Дарвин отмечал, что зашел слишком далеко в своей склонности не придавать должного значения условиям жизни. Последующая работа Дарвина вынуждала его придавать все большее и большее значение прямому действию условий внешней среды на развитие организмов. Со свойственной ему прямотой и научной добросовестностью он признавал, что допустил величайшую ошибку, не придав достаточного значения прямому действию окружающей среды, то-есть пище, климату и т. д. независимо от естественного отбора. А к концу своей жизни, в 1877 году, он писал: