– Ещё, ещё добавь ему плетей! – с какой-то жадной радостью приговаривал Павел, раздувая ноздри.
– На спине у парня свежие рубцы обильно сочились кровью, сам же он уже не дёргался резко, и не вскрикивал так истошно при каждом ударе как это было в самом вначале, а лишь судорожно вздрагивал всем телом и тихонько постанывал, уронив лицо на скамью.
Вот она изнанка просвещённого века Екатерины в самой её красе! Барин мог забить до смерти, замучить своего холопа, продать его самого или всю его семью оптом или в розницу, разлучая мать с детьми или жену с мужем. Скотина порой жила лучше, чем простой люд в это время. Всё это Лёшка знал из курса изучаемых им ранее наук, но одно дело знать или слышать, и другое, когда вот всё это твориться у тебя лично на глазах.
– Запорет, запорет ведь насмерть! – причитала мать Харитона, Марфа. Отец мальчишки стоял тут же и тяжело глядел себе под ноги, вздрагивая от каждого удара по спине сына.
Не выдержав, Марфа кинулась в грязь под ноги господину и, размазывая грязь по своему лицу, прижалась лицом к его сапогам.
– Простите мальчишку барин, простите, Христа ради прошу! Мы всё вам отработаем сполна! Простите его, он уже и так без памяти лежит!
– Пшла вон дурра! – брезгливо оттолкнул сапогом бабу Павел. Чё лезешь полоумная!
Что то вдруг перевернулось в эту минуту в сознании у Алексея. Дальше он уже действовал, как будто на автомате.
– Возьми! – резкая и хлёсткая команда заставила Матвея безоговорочно схватить фузею с примкнутым штыком, а Лёшка уже тем временем подскакивал к кучеру. Левая рука парня перехватила его правую с зажатым в ней кнутом в самой её верхней точке готовую уже опуститься вниз для очередного удара. Правая, подхватила её же сбоку за плечевое основание. Подворот под тяжёлое тело. Колени резко выпрямились из полуприсяду, и Савелий, под дружный – Ахх! дворни, смачно шмякнулся на спину прямо в лужу.
Бросок через плечо проведён чисто! «Иппон!»
Алексей резко развернулся и, сделав два шага, оказался прямо перед Павлом.
– Пошёл быстро к папеньке на доклад, стервец! Чуть его человека насмерть не запорол! Ну! – и Алексей сделал ещё шаг вперёд, глядя прямо в глаза взрослому мужчине. И ошалевший от всего только что здесь произошедшего Павел, несмотря на свой возраст, положение и статус будущего хозяина поместья, вдруг как то разом съёжился, отвёл взгляд в сторону, неловко развернулся и молча, не оглядываясь, засеменил по направлению к дому.
– Сняли Харитошку со скамьи, и в избу его бегом! – бросил Алексей дворне. А ты тётка Марфа в Татьяновку быстрее беги, там по осени Ваську Рыжего секли, так тётка Евдокия его за неделю после того на ноги подняла, небось, мазь какая то ещё осталась у неё! На вот, отдадите ей, – и он протянул серебряный гривенник матери дружка.
– Спасибо милостивец, – бухнулась снова в грязь Марфа. Век не забуду, за тебя буду молиться. Тут же рядом стоял в поклоне Осип, а по его лицу текла скупая мужская слеза.
– Бог в помощь, лечите Харитона, – кивнул Алексей и развернулся к Матвею. Пошли что ли в дом дядька, опять я, похоже, тебя подвёл, набедокурил снова, да?
– Хм, – глубокомысленно хмыкнул Матвей, – здесь ведь дело посерьёзней, чем все прежние шалости Ляксей Петрович будут. Я то что! А вот с вас Пётр Григорьевич может теперяча очень строго за всё спросить, вы ж как-никак господскую волю перед дворней прилюдно принизили. Ай я яй! Как же нехорошо-то всё тут получилось!
Алексей вдруг резко остановился и пытливо вгляделся в глаза наставника.
– Сознаюсь, погорячился я дядька. Но что же мне так и стоять там было, и смотреть как мальчишку при отце, матери убивают, да?! И это за прелую то мешковину и жмень зерна?
– Так все ведь мы в руках господа и его наместников на земле грешной и под управлением власти кесаревой. Всегда же простому человеку безропотно положено властям подчиняться. Не к бунту же коли несправедливость, какая затеялась теперяча то нам идти?
– А я к бунту и не призывал никого, – буркнул Лёшка. А всё же пустую жестокость терпеть ещё не приучился пока тут у вас, – и крепко, эдак по-взрослому выругался.
– Пошли дядька, буду сам за всё отвечать перед батюшкой. Ты главное тверди, что не успел меня в сторону отвести, что фузеей я тебя отвлёк, и в руки тебе её дал специально, вот ты и держался от меня в стороне, дабы только она мне в руки ненароком не попала! И решительно направился к крыльцу, на верхней ступени которого уже высился сам грозный хозяин поместья. А поражённый Матвей так и остался стоять на месте, «переваривая» всё только что им здесь услышанное. Особенно его зацепило то «солёное» выражение, какое совершенно спокойно только что тут выдал Лёшка. Ещё одна загадка к портрету его воспитанника теперь добавилась у дядьки.
– Ну что ты на этот раз мне ответишь, шельмец?! – заорал Пётр Григорьевич, потрясая кулаками. Опять, на какой ни будь артикул императора тут будешь ссылаться, который запрещает господам своих холопов прилюдно пороть? Против родного брата перед всей дворней уже с оружием пошёл! Ты что же это на каторгу за призыв к бунту захотел?! Отвечай, сейчас же сукин сын!
Алёшка встал по стойке смирно и чётким размеренным голосом ответил на предъявленные ему обвинения.
– Никакого призыва к бунту с моей стороны даже близко не было! Неисправная кремнёвая фузея, предназначенная для занятий штыковому бою, была передана на сохранение воспитателю Матвею, и перед той дворней она даже и не показывалась вовсе. Вмешался я в экзекуцию токмо по той причине, что все холопы, по сути, есть личная собственность помещика Петра Григорьевича Егорова, и пороть их или же даже лишать жизни может лишь он самолично, или же это можно содеять по его прямому указанию. Павел же такой же сын хозяина поместья, как и я сам, и судя по всему, он превысил все свои полномочия, не являясь напрямую хозяином провинившегося. Ведь указа батюшкиного на порку холопа не было. К тому же он чуть было, не лишил жизни Харитошку, принеся тем самым прямой разор его господину.
– Я же очень сомневаюсь, зная Ваш справедливый характер, что вы батюшка, решились бы забить насмерть мальчишку, да ещё и на виду у его родителей. Вот потому то и вмешался в сию экзекуцию, до принятия вами самоличного и верного решения, – и Лёшка склонил голову в почтительном поклоне.
Егоров старший хотел было по привычке заорать, но нахмурившись, задумался. В словах «сукиного сына» был совершенно чёткий смысл, и стоило вначале всё хорошенько обдумать, а уже затем и принимать верное решение.
– Быстро к себе в комнату и до завтрашнего утра из неё не выходить, чтобы даже носу наружу не показывал! Считай себя пока под арестом, а завтра я тебе лично озвучу свою волю! И батюшка захромал в ту сторону, откуда, только что явились оба его сына.
Наутро Алексей был вызван в кабинет Петра Григорьевича, где он и выслушал его отцовскую волю.
– «За прилюдное оскорбление своего старшего брата, наследника семейного имущества и фамилии, опять же за подрыв авторитета господской власти в поместье старший сержант Алексей Петрович Егоров приговаривается к ежедневному несению караульной службы по всей выкладке, при мундире и при фузеи в течении полной недели, без обеда и пития воды во время стояния на посту».
Тут же батюшкой был зачитан Указ Императрицы Всероссийской Екатерины II от 1765 года о полном повиновении крестьян помещикам и разрешении отправлять их на каторгу в Сибирь, а так же Указ от 1767 года «о запрете на жалобы крепостных».
– И к Троекуровым более ходить я тебе запрещаю! От них вся эта либеральность идёт, от них!
– Алексей, всё молча выслушал, поклонился, никаких вопросов у него не было, на душе же было муторно и пусто. Желания оставаться в поместье больше у него уже не было. Нужно было, как то выбираться в этот большой и сложный мир Российской Империи 18 века и жить дальше самостоятельной взрослой жизнью.
Неделя наказания шла мучительно медленно. Крыльцо господского дома входило на его южную сторону и стоя в своём форменной чёрной треуголке, в суконном кафтане, в туго стянутых под коленями тёмных штиблетах, и высоких сапогах, стиснутый к тому же широким ремнём с патронными сумками и с кожаным ранцем за спиной, Лёшка потел, глядя оловянными глазами перед собою вдаль. Самое тяжёлое время у него было после обеда. Все в доме только что заканчивали трапезу, и запахи долетали с кухни и гостиной просто одуряющие. А солнце, не по апрельски жаркое, стояло как раз в самом зените, выгоняя обильный пот из под головного убора. И стоять ему так было ещё долгие четыре послеобеденных часа, это ещё не считая тех, что он уже отстоял утром.
