Она назвала дочь Руби Микаэла. Микаэла – в честь матери, а Руби – потому что Силье нравились простота и американское звучание этого имени.
«Руби – очень хорошее имя, – написал Генри из северной Африки, где его подразделение вело ожесточенные бои. – Симпатичное имя для симпатичной девочки, которую папе так не терпится наконец увидеть».
Восемь месяцев Силья сидела дома с ребенком и занималась повседневной рутиной – кормление, пеленание, укачивание. Девочка оказалась неспокойной: часто капризничала, плохо спала, – настроение ее менялось по несколько раз на дню. Силья с отчаянием думала о том, что Руби будет такой всегда, но Микаэла объяснила, что подобное поведение свойственно большинству младенцев, и заметила:
– Просто дай ей время подрасти, pikkuäitini.[4]
Силья только усмехалась в ответ. Она совсем не ощущала себя матерью, скорее коровой. Из огромной груди сочилось молоко, пачкая блузки, но покупка смеси стала бы бесполезной тратой денег, ведь у Сильи было столько качественной еды, которая не стоила ей ничего, кроме чувства собственного достоинства.
А потом словно по волшебству трудный период закончился. Теперь улыбка Руби означала, что она действительно счастлива, а не мучается от газов. Она начала есть овсяную кашу и фруктовое пюре. Научилась самостоятельно садиться и спала по шесть часов каждую ночь. Силья влюбилась в беззубую улыбку дочери, розовые щечки и непонятный младенческий лепет. Она постоянно возилась с малышкой, точно с любимой игрушкой, и никак не могла насытиться общением с ней.
Наконец пришла пора возвращаться в колледж. Микаэла стала работать в ночную смену, чтобы оставаться с внучкой днем и давать дочери возможность продолжать учебу.
– Учись, – говорила она Силье, – а мы с Руби справимся. Твое образование сейчас важнее всего.
Вскоре все трое приноровились к новому распорядку жизни.
Силья очень скучала по Руби, и поэтому ей было сложно сосредоточиться на занятиях. Несколько раз она даже подумывала бросить колледж. Конечно, мать будет разочарована, но вряд ли вышвырнет ее из дома.
Поскорее бы закончилась эта проклятая война! Тогда Генри вернется домой и позаботится о них. Но война все продолжалась, и конца ей не было видно. В письмах он сообщал жене о своих смертельно раненных и убитых товарищах, но, слава богу, его собственные ранения всегда оказывались пустяковыми. «Я настоящий счастливчик, – писал Генри. – Правда, куколка?»
Руби очень тянулась к матери, хотя та проводила с ней совсем мало времени. Микаэла рассказывала, что, как только за окном вечерело и тени становились длиннее, малышка начинала ждать Силью, словно бы чувствовала ее приближение. Когда же Силья появлялась на пороге дома, лицо Руби светлело, и она бежала навстречу матери. За ужином девочка забиралась к ней на колени, а если ее пытались усадить на детский высокий стул, со слезами протестовала.
Силью удивляло то обстоятельство, что девочка так к ней привязана, но Микаэла лишь одобрительно кивала:
– Малыши просто обязаны любить своих матерей больше всего на свете. Так уж заложено природой.
Летом Силья обычно работала, чтобы в семье появились лишние деньги, и когда Руби исполнилось полтора года, собиралась поступить так же, однако Микаэла была против.
– Нам не нужны деньги, – сказала она. – Я зарабатываю вполне достаточно. А ты отдыхай, готовься к новому учебному году и наслаждайся общением с дочкой.
Однако Силья не могла радоваться долгожданному отдыху. В июне сорок четвертого года войска союзников пробили брешь в Атлантическом вале Гитлера и устремились в глубь континента. В боях вокруг Кана участвовали десятки тысяч солдат.[5]
Силья знала, что подразделение Генри находится в Англии в ожидании каких-то очень важных событий. Муж не вдавался в подробности, но намекал на это в каждом письме.
Куколка, ситуация зловещая. Все мы пребываем в мучительном ожидании и неизвестности. Все говорят лишь, что нам предстоит нечто грандиозное. Думай обо мне и моих товарищах и проси всех знакомых за нас молиться.
А потом письма перестали приходить, и Силья ничего не слышала о Генри на протяжении нескольких недель. На все попытки что-нибудь разузнать о нем она получала один и тот же ответ: «Статус служащих специальных подразделений не разглашается. Как только о вашем муже появятся какие-то сведения, вас проинформируют».
И Силья ждала. Играла с ребенком, готовила и убиралась в доме, совершала длительные прогулки по извилистым дорогам в окрестностях Бруклина, читала принесенные из библиотеки книги… И все же ни Агата Кристи, ни Сол Беллоу, ни Уильям Сомерсет Моэм не могли отвлечь ее от мыслей о Генри.
Она даже подумывала связаться с его матерью. Муж почти не рассказывал о ней и никогда не упоминал в своих письмах, и Силья знала лишь, что мать Генри живет в северной Калифорнии, где они с братом выросли.
– Мы оба уехали из дома вскоре после того, как отец умер от сердечного приступа, – рассказывал Генри осенью 1942 года перед своим отъездом из Нью-Йорка. При этом его голос звучал сухо и безразлично. – Мы с Полом некоторое время путешествовали вместе, зарабатывая на жизнь всякими странными способами. А потом мне захотелось посмотреть страну. Пол остался на западе, а я двинулся на восток, и в прошлом году поступил на военную службу. Я не сомневался, что рано или поздно меня все равно призовут, к тому же попросту не знал, чем заняться. – Он пожал плечами и тепло улыбнулся. – Однако мой младший по-прежнему находится в свободном плавании, но это дело времени.
– И с тех пор ни ты, ни он не возвращались домой и не виделись с матерью? – спросила Силья.
Генри снова пожал плечами и тихо ответил:
– Мы ей не нужны. Она не хочет нас видеть.
– Мать не хочет вас видеть? – Силья никак не могла взять в толк, как такое возможно.
– У нее другие заботы, вот и все. В противном случае я до сих пор работал бы на виноградниках в Сономе, вместо того чтобы кататься в метро Нью-Йорка с такой красоткой.
Больше о матери он не заговаривал.
С тех пор как они заключили брак, Силья считалась ближайшей родственницей Генри, так что информацию о его состоянии и местонахождении сообщили бы именно ей, жене. И все же она волновалась. А что, если произошла какая-то ошибка? Что, если мать Генри получила ответы, которых не могла добиться Силья?
Наконец где-то в середине августа Силья получила письмо от Генри, но написано оно было не его рукой. В верхнем углу страницы стояла пометка, что текст продиктовал Генри.
Дорогая Силья, я жив и нахожусь в военном госпитале в Англии. Меня довольно серьезно подстрелили, и никто не верил, что я выживу. Док говорит, что меня отправят домой, как только я буду готов к длительному переезду. В следующем письме я подробнее расскажу тебе о том, что произошло. Но сейчас я устал и мне необходимо отдохнуть.
С любовью, Генри.
Выдохнув с облегчением, Силья бросилась писать ответ.
Я так рада узнать, что с тобой все в порядке. Не могу дождаться момента, когда снова окажусь в твоих объятиях. Я не могу думать ни о чем другом и мечтаю, что скоро мы снова будем вместе.
Ответ Генри пришел через две недели. Силья скользила взглядом по написанным на тонкой бумаге строчкам, и ее руки заметно дрожали. Только сейчас до нее дошел смысл того, что произошло, и она начала понимать, какое именно будущее может их ожидать.
Глава 13
Энджи
Накануне вечером, отправляясь спать, я думала, что буду долго ворочаться в незнакомой постели, но хозяйская кровать оказалась на удивление удобной и я крепко проспала всю ночь.
Выходившая окнами на запад, с плотно задернутыми шторами спальня даже с наступлением дня утопала в темноте. Маленькие часы с круглым циферблатом, стоявшие на прикроватном столике, показывали восемь. Сгорая от желания ощутить губы Пола на своих, я протянула руку, чтобы коснуться мужа, но его сторона кровати оказалась пуста.
