Бурные воды сомнений, страхов, потерь. Остров свободы — супружеская постель. Пой, голубица, вейся, отбеленный флаг! Есть, где укрыться от супружеских драк. Изжога страсти. Нежности грыжа. Влюблённости хромающий пульс. Любимый, я тебя ненавижу. Не вижу. Вижу. Не нагляжусь. Ненавидеть, гнать, держать, обивать пороги боли, виртуозно наступать на любимые мозоли, пока не научит смерть привередливую, злую на любимого смотреть с точки зренья поцелуя. Канон косы
Мне было двенадцать, когда мама, которой надоело моё нытьё, отвела меня в парикмахерскую под гордой вывеской «Салон». Парикмахер взял ножницы побольше… Чик! И в его руке осталась моя коса. Длинная. Растрёпанная. С вплетённой коричневой лентой и неаккуратным бантом. Так, вместе с лентой, её и положили в пакет, а его в ящик письменного стола, где она полежала какое-то время, мёртвая, страшная, а потом исчезла. Куда? Наверное, туда же, куда исчезают молочные зубы, положенные на вечное хранение в спичечные коробки. Трёхголосная фуга: коса. Волос долог. Ars longа. А vita? О, как туго плету голоса! Расплету – будут мелко завиты. Расплету, распущу по плечам, простынёю спелёнута косо, парикмахерам палачам отдавая девичьи косы. Причёска называлась сэссон и очень мне шла. Старшеклассник Костя Клёпов, до этого не обращавший на меня никакого внимания, сказал: «Ты стала другим человеком». Он был прав: я стала писателем. Писателем дневника. Потеря косы так потрясла меня, что я открыла большую бухгалтерскую «Книгу учёта» и вывела на первой странице: «9 марта. Сегодня я подстриглась. В классе все решили стричься под меня». И пошло!.. Четыре Книги Учёта, несколько клеёнчатых толстых тетрадей, еженедельники, один другого красивее, сначала из кожзаменителя, а потом из натуральной кожи. Две дюжины моих дневников. Так и оставшихся книгами учёта. Чего: отрезанных кос? Выпавших волос? Скрипичным ключом свернулся на дне ванны выпавший волос. Тот же «Салон». Мне восемнадцать, и я выхожу замуж. Волосы снова отросли до пояса. Парикмахер священнодействует, и через час на моей голове высится то ли шапка Мономаха, то ли собор Василия Блаженного. Первая брачная ночь: мы разлепляем мои зацементированные лаком локоны, в четыре руки вынимаем шпильки и засыпаем, не вынув и половины. Это всё, что я помню об этой ночи. Мать двух дочерей, сколько косичек я заплела за годы их школьного детства! Я знала его назубок, косы канон трёхголосный: расталкивала лежебок, плела покорные косы, вела, вероломная мать, отроковиц на закланье… Позволь им подольше поспать, министр образованья! Не позволяет. И я, утро за утром, год за годом плету косы двум девочкам. Младшая причитает, как невеста на крестьянской свадьбе, а старшая мрачно резюмирует: «Коса опять перекосилась». Однажды я посадила их спина к спине, расчесала обеих, смешала лизины золотистые и наташины чёрные пряди и заплела им одну косу на двоих. Толстая получилась коса, длинная. Сфотографировала, конечно. Хорошая получилась фотография. Сразу видно: сёстры. Не хуже той, на которой, как в сказке репка, мама заплетает косу мне, заплетающей косу младшей двоюродной сестре Таньке. Дочери мои до сих пор не расстались с длинными, до пояса, волосами. «Мамочка, расчеши меня, заплети мне косу», – просит меня Лиза, когда ей взгрустнётся. И становится веселей. Обеим. Для закрепления эффекта переплетаем пальцы ног. Они у нас обеих длинные, музыкальные. Но самое верное средство от грусти – попросить «Заплети мне косичку» мужа. Почему это нехитрое дело оказывается таким сложным для мужских пальцев, легко справляющихся с гораздо более сложными задачами? Заплетает, путается в трёх прядках, сдаётся, целует в макушку, говорит: «Как ты красиво седеешь! Какая ты молодец, что не красишь волосы!» Не красила и не буду. Почему? – спрашивают парикмахеры и журналисты. Мужу нравится моя седина, – отвечаю первым. Не хочу выглядеть моложе своих стихов, – отвечаю вторым. Лаской уняла удальца, убедилась – дети уснули. Влажную уборку лица начинайте, слёзы-чистюли, смойте без следа, без следа шрамы, поцелуи, морщины. Я прекрасна. Я молода. Я могу прожить без мужчины. Что, подружка, – вздыхаешь в горнице, плачешь в спальне, рыдаешь в душе? Я ведь тоже была любовницей своего ушедшего мужа. Губы сохли, поджилки тикали, сердце ухало, руки никли. Приезжал за пластинками, книгами. Брал пластинки, меня, книги. Платье, сидящее так хорошо, что кажется: его можно снять только вместе с кожей. Чего, чего тебе надо ещё? Любуйся на эту поступь и стать и ступай, куда шёл, прохожий. А платье пойдёт с подругой в кино, потом – домой, под дождём, под зонтом, разденется, свет не зажигая, и повесится в шкаф. Там таких полно, можно ходить каждый день в другом, как в «Любовном настроении» Вонга Карвая. Ох, не спится Спящей красавице рядом с мирно сопящим принцем! Чем красавица угрызается? Что увидеть во сне боится? Гномы, богатыри и прочие, допрошусь ли у вас прощенья, белоснежкины чернорабочие, не пригодные для размноженья? Может, поможет больной любви постельный режим? Дружок, полежи со мной: подумаем, помолчим, погладим друг друга. Вдруг сумею сказать тебе то слово из трёх букв: два Л, два Ю, одно Б? Смято. Порвано. Расколото. Нежной битвы дезертиры разошлись по разным комнатам однокомнатной квартиры. А глаза то уклоняются, то в упор берут на мушку. Плохо почта доставляется на соседнюю подушку! |