Полистаем лесопись, почитаем лугопись, расшифруем рекопись — лягушачью кругопись, прибрежную глинопись, облаков каракули… Наконец-то вырвались. Целый день не плакали. Мёртвым – корни, вечным – кроны, мне – берёзовый лесок, синий ветер, шум зелёный, белый свет, прозрачный сок, грамотность берестяная, шёлковых стволов штрихкод, черновой набросок рая, горстка букв, щепотка нот. Там лес и дом, и курочки рябые, там золото вечернего крыльца, там голуби жемчужно-голубые прогули-гули-гуливаются, там остаётся непочатой книга, там на границе памяти и сна у дедушки и бабушки черника растёт в ногах. А в головах – сосна. сосны органные над вечерней рекой песни гортанные на скамье жестяной лёгкого ялика колыбельный покой с долькой райского яблока за щекой Унизительная бедность, ты – воздушное плавсредство? Унаследовав бесследность, приумножили наследство дед Матвей и баба Аня (смутно помню только деда), он – гребя, она – табаня по теченью, против света. Чудо, чудо, чудо! Смастерила сына удалому уду храбрая вагина. Куплен крестик медный маленькому принцу ставшими бессмертней лет на двадцать-тридцать. Пыльца – тычинок песенка, дыхание цветка. Верёвочная лесенка цепочки ДНК с балкона опускается. Соавтор серенад, садовник улыбается. Благоухает сад. Лесенка-чудесенка На четверть еврейка, на половину музыкантша, на три четверти – твоя половина, на все сто – кто? Этот стишок я написала полжизни назад. Жизнь внесла свои коррективы: любимая подруга подарила мне тест ДНК на этнический состав. Имя подруги – Ева. Символичней некуда, правда? Я провела одной ватной палочкой по внутренней стороне левой щеки, второй – по внутренней стороне правой, запечатала образцы в конверт и отнесла на почту. Ожидание ответа длилось два месяца. Вижу, как в кино: человек в белом халате склонился над микроскопом… Крупно: винтовая лесенка ДНК. Дезоксирибонуклеиновая кислота. Хорошее упражнение для развития дикции. Четыре буквы – A, C, G, T. Из них и слова-то толком не сложить. А вот ведь – весь мир ими написан. В каждой моей клетке вьётся эта верёвочная лесенка. Как, ну как вместить это знание?
Нет, мне тело не мало – велико. Мне до тела моего далеко. Тело, тело, как ты терпишь меня? Все, что сделано, такая фигня по сравненью с расщепленьем белка, по сравненью с ХТК ДНК! Кто сбросил мне эту верёвочную лесенку? Праматерь Ева. Кто по ней миллионы лет карабкался? Сейчас узнаем: человек в белом халате прислал мне результаты теста. 48 % – восточные европейцы (братья-славяне), 20 % – евреи-ашкенази (ну и что теперь делать со старым стишком, который ошибся на целых 5 процентов?), 14 % – финны (оповестила об этом подругу-финку, и она тотчас ответила мне по-фински, поздравила, наверное), 12 % – прибалты, 4 % – балканцы, 1 %, сразу ставший моим любимым и вызвавший наибольший патриотизм, – нигерийцы. Я люблю тебя, мой прапрапрапрапрапрапрадедушка, скачущий в набедренной повязке с бубном вокруг костра! Помимо рецепта коктейля в письме был список моих возможных трёх-пятиюродных братьев и сестёр. Две с половиной тысячи имён. Это только среди людей, уже поцеловавшихся с ватной палочкой! Имя, открывавшее список, заставило присвистнуть: Филипп Рот. Тот самый Рот? Письмо сообщало примерный возраст кузена и имя жены – Клер. И то и другое подходило. Тут бы и начать гордиться родством. Но я решила всё-таки написать кузену (программа даёт адреса новообретённых родственников). Кузен ответил: «Да, я писатель, правда, пожиже автора «Портного», – пишу книги по менеджменту. Но письма и звонки Тому Самому Роту получаю частенько». Рот да не тот! А я уже начала читать «По наследству» Того Cамого Рота. И такое почувствовала родство! Видимо, не всё известно людям в белых халатах. Видимо, цепочки букв, которые пишем мы, тоже обладают способностью свиваться в лесенки. Ты филолог, я логофил. Мне страшна твоя потебня. Можешь по составу чернил воскресить из мертвых меня? Для чего в тетради простой прописи выводит рука, если из любой запятой не выводится ДНК? И если выводится, то воскресят ли эти прописи моего добродушного вологодского папу (ведь это за его спиной стоят мои финны и прибалты?), мою мудрую еврейскую бабушку (балканцы и нигерийцы, вы ведь достались мне от неё?), моего кроткого дедушку (сибиряка, с кем там было смешиваться священникам-миссионерам?)? Передадут ли по цепочке детям и внукам что-то, делающее человека человеком? Как бы то ни было, ради этого в конечном счёте истекают чернилами мои ручки. Потому что, как говорил ИБ, главное – величие замысла. Аполлон с топором – это папа. Мой папа красивый. И ложится костьми сухостой перед папиной силой. В два обхвата моих, а повален в крапиву, распилен, отвесен на плече и расколот красивым и сильным. Отче тридцатилетний, поджарый, пружинистый, летний!.. Что история? В тусклую бронзу отлитая сплетня. Дровосек белозубый беззлобно ругает генсека. Я похожа на папу, на бронзового дровосека заостренностью черт и неженскою плеч широтою. Я берусь за топор, выясняю, чего же я стою — разлетаются, пахнут арбузом хрустящие щепки… Будем жить, Анатольевна! Род наш незнатный, но цепкий. Наловил плотвы, окуньков, зачерпнул котелком для ухи воду из их реки. Нарвала прибрежных цветов, набрала в бутылку для них воду из их реки. Сидели возле костра. Нахваливали уху. Купались в ночной реке. Беседовали до утра, где трудней умирать — на родине? Вдалеке? |
