– З-здрасьте, – буркнула я.

– Это Настя, ты её знаешь, – ласково протянула тётя Люба. – Это вот племянник мой Василий, жена его Галя.

– Галя, – учтиво повторила Васина супруга.

– Ну, и мамусик! – шутливым тоном представила тётя Люба вышедшую из комнаты бабушку.

Рустам поставил дорожную сумку на стул, и вдруг с самым галантным видом приложился губами к сухой жилистой руке бабы Зои.

– Ну, показывай, что у тебя там, – нетерпеливо объявила она.

На клеёнчатом столе появились две бутылки белого вина, сервелат, сыр, апельсины, коробка конфет. Последним Рустам достал мешочек с чищеными грецкими орехами:

– Это вам, мама.

– Знаешь, что люблю, – деловито кивнув, согласилась баба Зоя.

Поужинали мы жареной картошкой, которую приготовил Вася, а потом Рустам откупорил бутылку, Галька побежала к старому жёлтому шкафу за бокалами, и все стали угощаться, закусывая вино сыром, сервелатом и даже нарезанными на кружки апельсинами.

Из вежливости я выпила свой бокал и попросилась уйти под предлогом усталости.

Глядя на этого человека с его новыми джинсами, модной стрижкой, куртуазными манерами, я с нарастающей ясностью понимала, что он и вправду женат, по-настоящему, не когда-то в прошлом, а именно сейчас. И, скорее всего, приехал сюда, в деревню, прямо из дома, где живёт с женой. Может быть, она даже укладывала ему вещи. Наверное, думала, что её муж отправляется в командировку.

А он приехал сюда, и ему наплевать, что всё это неправда. Всё в нём фальшивое: и эти чёртовы манеры, и туфли, и джинсы, и то, что бабу Зою назвал мамой.

Но чёрт с ним, пусть живёт, как хочет, врёт или нет…Но ведь…с кем он врёт? С кем обманывает жену?

Я забилась в угол на своей скрипучей железной кровати, обхватив руками колени и желая отогнать от себя стучащую в виски мысль: ни с кем иным, как с тётей Любой!

Этого не могло быть, но всё-таки было: моя тётя Люба всегда знала, что он женат, и всё-таки принимала его у себя, и помогала ему лгать семье. Сколько они вместе? Десять лет уже, кажется… Может быть, жена давно в курсе, и живёт, мучаясь, с этим предателем. Он говорит ей, наверное, для вида, что пошёл по делам. А, может, вообще уже ничего не говорит. И тётя Люба тоже всё это знает, и всё равно продолжает ранить ту женщину, его жену…

Я заплакала, глуша рыдания подушкой. Тётя Люба, которая была для меня самым лучшим человеком, самой хорошей женщиной, которую я знала, оказалась просто воровкой чужого счастья. Сердце у меня нестерпимо ныло, душили слёзы.

И ведь никто специально не скрывал от меня, что Рустам женат! Я знала, что он приходит к тёте Любе каждую среду, знала ещё с седьмого класса. Она звала меня заниматься математикой по вторникам и четвергам, а в среду велела не приходить. Я даже вспомнила, как слышала слова «У него есть семья» в разговоре тёти Любы с моей мамой. Почему я не допетрила, что это значит – жена и дети? Почему я вообще прожила столько лет, считая, что знаю тётю Любу, а сама даже была не в курсе главного обстоятельства её жизни? Слишком была занята своей чёртовой персоной, чтобы разуть глаза и сообразить, что происходит вокруг!

На короткое время мне показалось, что моя никчёмная злость глупа – из-за чего я, в конце концов, разрыдалась? Слышно было, как в кухне громко разговаривали и смеялись. «Они пьют вино, едят колбасу. Им хорошо, они смеются, а ты рыдаешь. Дура ты, дура. Не зря тебя мать называла Аэлитой и говорила, что ты ребёнок не от мира сего», – пренебрежительно сказал внутри меня какой-то чужой голос.

Но уверить себя в том, что всё нормально, я не смогла. Мне не хотелось даже снять вещи – я так и уснула в тот вечер одетой, прижав к себе влажную от слёз подушку.

Разумеется, назавтра все вели себя как ни в чём не бывало. А меня ни с того ни с сего взяла злость ещё и на бабу Зою. Я вспомнила, как она с явным предвкушением знатных гостинцев смотрела на сумку Рустама, как одобрительно кивнула при виде орехов и вина.

«Жадная старуха, – безжалостно подумала я. – Лишь бы гостинцы получать, а от кого – неважно. Не зря всю жизнь в торговле проработала».

С презрением я посмотрела и на Гальку с Васей. Нашлись тут «зая» и «киса» из деревни Тяпкино-Ляпкино. Не при ваших габаритах играть Ромео и Джульетту. Я брезгливо поглядела на растрёпанные Галькины волосы и ночную сорочку, привычно торчащую из-под халата.

Галька тем временем подала на стол в большой сковороде свежепожаренную яичницу с луком, помидором и салом. Яичница аппетитно шкворчала.

– Вот, Галя, уж спасибо тебе, – поблагодарила её за завтрак баба Зоя. – Кто рано встаёт, тому Бог даёт. Приезжайте в будущем году ещё погостить.

К столу подобралась на толстых кривоватых ножках Алина. Старуха вдруг выдала:

– А ты знашь, Галя, мы с Настей как первый раз вашу Алинку-то увидели, подумали: ну, чё-то страшная девка. А теперь я пригляделась и вижу: нет, ничё себе девчонка. Да, Настя?

Галька враждебно глянула на меня, а Вася деланно посмеялся:

– Ну и шутки у тебя, баба.

Старуха какое-то время молчала, а потом подколола уже тётю Любу:

– Я вот вспомнила, как Настя маленькая к нам приезжала. Лет в семь. Тоже тогда Рустам был. Так она сказала: тётя Люба жена не родная, а приёмная. Настька, она с малых лет всё знат.

Баба Зоя сухо посмеялась, а мне стало жутковато и стыдно: таких своих слов я не помнила.

После завтрака Вася с Галькой стали собирать вещи. Я бесцельно ходила по дому, по огороду. Тётя Люба, будто назло, была со мной приветливой, как всегда, и даже как словно бы ещё ласковей, чем обычно. Выйдя во двор готовить огурцы для засолки, она увидела, как я слоняюсь по огороду, и участливо спросила:

– Настя, у тебя голова болит? То к бане прислонишься, то к дому.

От одного звука её голоса мне в сердце ударила тёплая волна, но я твёрдо решила не верить ничему, и холодно ответила:

– Да. Болит немного.

Когда Вася, Галька и Алина уехали, я решила позвонить маме. Обычно мы говорили с ней по телефону два раза в неделю, и чаще набирала номер она. Мне не очень хотелось звонить ей, всё время были какие-то дела – то ягоды, то дети, то покос. Но теперь я вспомнила о матери и заключила про себя, что она, если судить по уму, лучше тёти Любы. Ведь она не воровала чужого мужа, а всю жизнь только и делала, что работала, поднимая меня. Она не развлекалась на танцах и в театрах, а пахла как проклятая на работе и в офисе. Значит, она честнее и больше достойна всяческого уважения. Почему раньше я этого не понимала?

Я набрала номер, дождалась, пока соединили с городом, и дрожащим голосом произнесла:

– Привет, мама.

– Здравствуй, – равнодушным тоном ответила мне она. – Что звонишь?

– Я…я просто так.

– Вспомнила про мать?

– Да, – горячо отозвалась я. – Да, мама, вспомнила.

– Ну, вспомнила, так приезжай. Время уже.

– Да, конечно. Завтра. Или послезавтра. Как будут билеты.

– Ну, сообщишь мне, в какой день поедешь, – уже мягче сказала мама. – Я тебе цветную капусту куплю, лисички, со сметаной пожарю.

Я вспомнила, что грибы со сметаной всегда вкусно готовила тётя Люба, и опять ощутила подступающий к горлу комок.

Когда тётка зашла в комнату, я немедленно объявила ей:

– Завтра уезжаю в город.

– Ну, по времени, в общем-то, пора… За пять дней подготовишься к учёбе, – спокойно согласилась она. – Жаль только, мы с тобой этим летом и погуляли-то мало. Сходили бы за белыми с Рустамом вместе. Фотоаппарат бы взяли. Может, денька два ещё побудешь?

– Нет. Поеду.

– Ну, давай перекусим да пойдём на кассу.

Мы купили билет на завтрашнее число. Я зашла попрощаться к Ленке. У неё девчонки опрокинули и разбили какой-то кувшин, она кричала на них матерными словами, а тётя Зина, в свою очередь, кричала на неё:

– Опять у тебя куры в огород зашли! Что ты, к чёртям, за хозяйка!

Увидев меня, они немного сбавили пыл, предложили мне чаю, но я понимала, что зашла в неурочный час, и пробыла не дольше десяти минут. Сашки дома не было.