После того, как Лену увезли на машине в больницу, и я стала пропадать в их с Сашкой доме, Вася, похоже, утратил ко мне интерес, и Галька стала обращать на меня внимания столько же, сколько на мебель. Она взяла на себя приготовление супов и пирогов, расхаживала по дому в цветастом халате, из-под которого виднелась длинная ночная сорочка, и томным голосом напевала:

– В лунном сия-аньи

Снег серебри-ится.

Вдо-оль по доро-оге

Тро-оечка мчится.

Динь-динь-динь, динь-динь-динь,

Колоко-о-ольчик звени-ит.

Этот звон, э-э-тот звук

О любви говори-и-ит.

Слова о любви, равно как и «динь-динь-динь», Галька пропевала особенно старательно и душевно.

Ещё одним примером жизни в паре была семья моей подружки Ольги. Дома у неё верховодила мама, она распоряжалась деньгами и принимала все важные решения, а отец жил дачей и лесом. Рано поседевший, с добрыми и печальными светло-голубыми глазами, от углов которых лучами расходились морщинки, он был похож на папу Карло в исполнении Николая Гринько. Мне казалось, что он очень хороший, чуткий человек, и я осуждала Олю, которая лет в тринадцать вслед за матерью стала звать его Шуриком:

– Какой же он тебе Шурик? Ведь это – папа.

– Мама так говорит, – пожимала плечами моя подружка, решительно не понимая, что тут такого.

Я звала Олиного отца дядей Сашей, и мне многое в нём нравилось: как он всегда вежливо приветствовал меня: «Здравствуй, Настя, проходи» и предлагал какао или кофе; как помогал Ольге с физикой, терпеливо объясняя ей законы природы, а ещё раньше – рисовал за неё картинки на ИЗО. Как рассуждал об обществе и о политике; рассказывал разные вещи про лес – как в нём не заблудиться, находить разные грибы, развести костёр…

Был всё-таки недостаток и у этого прекрасного человека: он не работал. Уже четыре года как дядя Шурик зимой штудировал газеты или бегал на лыжах, а с наступлением весны перебирался на дачу, которая по-настоящему и становилась его домом. Жил он на деньги, которые остались от продажи дома его тётки где-то в Вологодской области.

– Ты представляешь, о чём он думает? За квартиру платить, кредит платить, есть надо, а он дома сел! – жаловалась мне подружка словами своей матери.

В общем, ни один из примеров семейных отношений, которые были у меня перед глазами, не давал исчерпывающего ответа на вопрос – зачем всё это нужно? Я как-то рискнула спросить у мамы, для чего выходят замуж, и она ответила очень резко:

– Чтобы человек заботился о тебе! Чтоб защищал! Чтобы быть за ним, как за каменной стеной!

Это было не очень понятно: от чего меня надо защищать и к чему прятаться за какую-то стену? Мама, на моей памяти, никогда не имела отношений с мужчинами. Раза два или три, когда мне было лет восемь, к нам приходил в гости один интересный тип, бывший инженер, сокращённый с завода в девяносто пятом году, но мама скоро дала ему от ворот поворот, обозвав «пустым человеком». Я рассудила, что не очень-то нужна ей каменная стена, да и вообще не нужны мужчины.

Становиться такой, как мама, мне точно не хотелось. Оставалась ещё тётя Люба. Но и она не была замужем. Точнее, была когда-то раньше, а потом, когда они то ли расходились, то ли крупно поссорились, этот муж в порыве мести поджёг тёти Любину квартиру. Эту историю от меня не скрывали, но тётке не нравилось о ней вспоминать. Чтобы не тревожить чужие раны, я решила задать вопрос в философском ключе, как бы обо всех:

– Тётя Люба, а что лучше – семейная жизнь или одиночество?

Она немного подумала.

– Тут можно выстроить градацию: хороший брак – одиночество – хреновый брак.

Для меня после этого ответа стало очевидным, что она выбрала одиночество вместо плохого брака.

Но это оказалось не совсем так.

***

Однажды, уже в двадцатых числах августа, мы с тётей Любой и Галькой пошли за грибами. Галька жаловалась, что ей надоело жить с ворчливым и придирчивым свёкром, который, как на грех, всё умеет делать руками, даже пироги с капустой печь, и при случае всегда укажет на ошибку.

– И вообще, в город бы переехать. Чтоб не пахать на огороде, от комарья этого избавиться. Свет увидеть!

– А что бы ты в городе делала? – полюбопытствовала тётя Люба.

– Ммм… – Галька сладко причмокнула губами. – В ресторан бы пошла.

– Зачем тебе ресторан?

– Там культура. Сядешь за стол, ешь всякие блюда, а кругом музыка играет, даже скрипка поёт.

– Да уж, красота. Великолепие! – с преувеличенным восторгом поддакнула тётя Люба.

Галька не заметила её иронии.

Когда мы забрались в осиновый лесок, где уже начали краснеть круглые дрожащие листья, тётя Люба закурила и медленно сказала:

– Знаете, девочки… Завтра Рустам мой приедет.

– Да? Мы же с Васей как раз послезавтра уезжаем, так ещё успеем познакомиться. Автобусом? В шесть?

Я видела Рустама последний раз зимой, несколько месяцев назад, да и то мельком. Он сидел с тётей Любой рядом на всех её днях рождения, но я ничего не могла сказать о нём, кроме того, что он среднего роста, с широкоскулым лицом, и хорошо умеет танцевать. Он был для меня естественен, но не интересен, как спутник, испокон веку вращающийся вокруг большой планеты.

Но Галька стала так живо интересоваться этим человеком, что мне пришлось узнать о нём больше.

– А чем занимается он?

– Индивидуальный предприниматель.

– Вы давно с ним? Он вас намного старше, нет?

Тётя Люба как-то невесело усмехнулась.

– Он меня младше на пять лет.

– О-о! – издала Галька возглас одобрения и уважения.

Тётя Люба немного отошла от нас, достала из пачки ещё одну папиросу.

– Можно мне? – робко улыбаясь, попросила Галя.

Тётя Люба молча протянула полупустую пачку.

– Спасибо… А вы с ним не женаты?

– У него есть жена. И трое детей.

Я не сразу поняла смысл этих слов – мне хотелось, чтобы они просто послышались, как шум ветра в осиннике, как треск сухих веток под ногами, – случайно прозвучали и ничего не значили.

Наверное, я на какое-то время зависла в прострации, потому что очнулась от Галькиного насмешливого окрика:

– Смотри, об корягу не запнись!

Грибов мы в тот день не собрали, кроме всегдашних шампиньонов, прячущихся в зарослях густой крапивы. Баба Зоя с неудовольствием приняла наш скудный урожай:

– Опять шпиёнов набрали. Сами возитесь с имя.

Дома я немного пришла в себя, но в голове продолжала крутиться одна мысль: как может быть такое, что этот человек женат? Ведь если у него есть жена, почему он приезжает сюда, собирается жить здесь и ночевать? Да, ночевать – с тётей Любой, естественно…

В детстве, когда я слышала, что тётка в разговорах называла Рустама «друг», то так попросту и думала, что они дружат. Теперь мне, конечно, было понятно, что их отношения явно выходят за рамки дружеских, но увязывать этот факт с убийственными словами о том, что он женат, я не могла, не хотела.

Возвращаясь в уме к этим двум не складывающимся в картину деталям, я придумала себе объяснение: да, он, в самом деле женат, но только на бумаге, формально. Он не живёт с женой, ну, а взять к себе жить тётю Любу не может, потому что у него какая-нибудь маленькая квартира…нет, не квартира, а просто комната в коммуналке. И вообще, он не разводится со своей бывшей женой потому…потому….потому что потеряет льготы. Точно, он потеряет льготы, а, может, и дети потеряют льготы, – вот почему и сохраняется этот брак, но, разумеется, только на бумаге.

Какие такие льготы грозит потерять Рустаму и его детям, я не задумывалась – запретила себе задумываться.

Вечером тётя Люба и взбудораженная любопытством Галька пошли встречать Рустама на остановку. Я увидела его уже внутри дома – не очень высокого, но крепкого, загорелого, в наглаженной рубашке с рукавами до локтей, в тёмно-синих джинсах и чёрных кожаных туфлях.

Галька разглядывала его с таким жадным вниманием, с каким учёный-энтомолог изучает редкую бабочку.