– Ты как будто первый раз, а! Если бы дома родила?! Настька бы роды принимала?

Я ошеломлённо протягивала пакеты с вещами, воображая, что бы мы и впрямь делали в таком случае.

– Не поняла я… – оправдывалась Ленка.

– Ладно, тебе и так плохо. До больницы-то смотри, доезжай!

– Доеду…

***

Тётя Люба попросила меня остаться и, если она к утру не вернётся, отвести девчонок в садик. Вася и Галька поспешили к бабушке – сообщить новость.

Санька вернулся часам к восьми вечера. О том, что Лену увезли в роддом, он уже знал. Я дала ему поужинать макароны с лечо, и он молча всё съел, сказав только два слова:

– Масла мало.

Потом ушёл кормить скотину, доить корову.

Часам к десяти наконец позвонила тётя Люба. Трубку, конечно, взял Сашка, но я села около него и прекрасно услышала, как на том конце провода радостно сказали:

– Родила! Почти как приехали, так и родила. Позвонить возможности не было. Нормально вроде всё! Два кило девятьсот, рост сорок восемь сантиметров. Мать живая, весёлая. Страху набралась!

– Ты скажи, кого родила-то?

– Мальчика!

Сашка засмеялся.

– Спасибо, тётка!

Он бросил трубку, накинул рабочую куртку и умчался куда-то. Я уложила девчонок и легла спать сама. Сашка вернулся под утро, был пьяный и, не раздеваясь, лёг спать. Я осторожно закрыла его каким-то пледом, а в половину седьмого, как только прозвенел будильник, принялась тормошить девчонок. Они ныли, не хотели одеваться. Я кое-как заплела их, натянула колготки, напялила, какие нашла, платья и повела по главной улице до детского сада. Увидев воспитательницу, Анютка успокоилась и пошла в группу. Марина же уцепилась за меня.

– Мариночка, доча, иди, – подражая интонациям тёти Любы, сказала я. – Вечером заберу тебя. Поиграешь, поешь, поспишь – там я и приду.

После садика я побежала к бабушке, позвонила от неё в роддом, попросила позвать Елену Бродникову.

– Настька, ты! – радостно звенел в трубке Ленкин голос. – Ты моя родня самая лучшая! Как там доченьки мои?

– Хорошо, в садике.

– А Санька?

– Нормально, – соврала я.

– Ну, и слава Богу. А у меня тут хорошо! Лежу, отдыхаю, с бабами разговариваю, ребятёночка кормлю! Слушай, красавица моя: там у нас малина осыпается, наверное. Ты собери её, а?

– Соберу и сварю.

– Ой, спасибо, дорогая!

Сашку привела в чувство его мать, младшая тёти Любина сестра: зайдя при мне в дом и увидев на столе бутылки, она начала так кричать благим матом, что я не один раз вздрогнула. Мы вместе с ней стали мыть окна, выбивать коврики, протирать шкафы. Сашка, оправившийся от внезапного счастья, покрасил свежей голубой извёсткой печку.

На шестой день Лену с ребёнком должны были выписать. В доме окна сияли чистотой, в комнатах и на кухне царил порядок, еды было приготовлено на два дня вперёд.

Мы поехали на ушаковском УАЗике – хозяин машины, разодетый в рубашку и брюки со стрелками Саня, его мать и я. Тётя Люба добровольно уступила мне место в машине, видя, как сильно я желаю поехать за Ленкой в райцентр, и осталась с девочками.

Лена вышла на крыльцо в брючном костюме, в расстёгнутом пиджаке, под которым виднелась белая футболка, растянутая на набухших грудях.

– Родня приехала! – весело оглядела она нас.

Сдав ребёнка на руки довольному отцу, она крепко обняла меня, потом объятием поприветствовала и свекровь, и старика Ушакова.

Заходя во двор, Ленка, несомая по волнам какой-то дикой, неуёмной радости, горячо приветствовала всё живое:

– Здравствуй, ты, мой огород! Здрасьте, куры! Здрасьте, кролики!

Она подошла к сторожевому псу Северу и стала нежно трепать его вислые уши.

– А-ах ты, сволочь! Старый ты чёрт! Расцеловала бы я тебя!

– Ну, уж ты скажешь! – проворчала тётя Зина.

В доме был недолгий праздник – выпили чаю с тортом, от которого родильница попробовала только маленький кусочек, поздравили молодых отца с матерью ещё раз и стали расходиться. Ленка, уже переоблачившаяся в привычный спортивный костюм, провожала меня на крыльце. Ветер трепал чёлку её каштановых волос, щёки у неё цвели румянцем, карие глаза лихорадочно блестели.

– Приходи завтра, моя красавица, – настойчиво приглашала меня она. – Мы тебе всегда рады.

Я обняла её на прощание, смутно удивляясь этой бурной радости, которой отчего-то не было, когда родилась Маринка, и невольно заражаясь от Ленки безотчётным счастьем и желанием куда-то лететь. Я возвращалась к бабушке в обход по щебёнчатой дороге, шла не спеша и думала о том, что когда-нибудь и я вернусь вот так из роддома, и кто тогда будет встречать меня?

Приёмная жена

Я ходила к Лене каждый день, но моя реальная помощь теперь была уже не очень нужна – заботу о девочках пока взяла на себя бабушка, тёти Любина сестра. Другого внука, Витальку, она на ближайшее время вернула родителям, Кольке и Полине, в Ключи.

– Вот и правильно, – одобрял свою мать Санька. – А то как родили, так и сдали на руки тебе. Пусть пацан хоть дома поживёт. А нам ты сейчас нужна.

Тётя Зина помогала не только с детьми и домом, но и во дворе с работой справлялась, понятное дело, лучше меня. Я очень тосковала, что меня так и не научили доить корову или хотя бы козу, и на мои просьбы показать, как это делается, смотрели, как на блажь. А мне так хотелось всё уметь!

Конечно, Ленка была рада, что я прихожу, и без всякой помощи с моей стороны. Да и тётя Зина встречала меня тепло, угощала свежими булочками-розанами с расплавленным на верхушке сахаром. Но уже было явно неуместно торчать у них в доме по полдня. Я приходила утром к завтраку, любовалась на то, как Лена кормит и баюкает сына, играла с девочками. Пока у Ленки жила свекровь, Анюту и Маринку решили не водить в садик. Они накидывались на меня прямо на пороге с криком «Настя!» и волокли к себе в комнату. Анютка прямо душила меня в своих объятиях, валила на пол, смеялась. Маринка была скромней, но тоже любила обнимашки.

– Загоняли они тебя, – со снисходительной улыбкой говорила тётя Зина.

– Не-ет! – успокаивала я. – Они смешные.

Я любила гладить Маринку по слегка загорелым мягким ручкам, по рыжевато-русым, как у Лены, волосам.

– Хорошей матерью будешь, – сказала мне как-то Лена.

А во мне к тому времени поселилось опасение: смогу ли я вправду стать настоящей женой и матерью? Впрочем, матерью, наверное, смогу – я ведь люблю детей и готова взять на себя труды о них. Но женой? Как это – быть женой? Что нужно делать для этого?

Ещё в прошлом году, когда Санька был дома, я присматривалась к тому, как они общаются между собой с Ленкой. Она всегда накрывала ему на стол, и только, когда муж поест, кормила детей и ела сама. Они много всего делали вместе: кололи дрова, ходили за скотиной, ездили на огороды, но трудно было сказать, объединяет ли их что-нибудь, кроме бесконечной деревенской работы. При мне они никогда не обнимали друг друга, не говорили ласковых слов. Впрочем, что касается Ленки, то тут я сомневалась, что она вообще знает какие-нибудь ласковые слова: их ей заменяли ругательства, произносимые нежным тоном. И непослушную скотину, и расшалившихся дочек она называла «чума болотная», «зараза», «сволочь», «бестолочь», а любимую Сашкину собаку Севера часто гладила и трепала за ушами, приговаривая:

– Старый ты хрен!

Однажды, когда я не стала есть оставленное мне лакомство, Ленка пожурила меня:

– Ну, и что ты черёмуху не съела, бичёвка? Съедят ведь другие, в большой семье не щёлкай клювом!

Сашка же был всегда угрюм и вообще мало разговаривал.

Галька же с Васей, наоборот, говорили много, и меж собой, и с другими, называли друг друга то «зая», то «киса», и любили обниматься, не считаясь с тем, что находятся не одни. Мне в мои семнадцать лет, понятно, тоже уже хотелось с кем-нибудь позажиматься, но всё-таки я была уверена, что так откровенно показывать свои чувства не стоит. Да и в чувства Галькины не так уж верилось: зачем бы ей навязчиво показывать их, если и так всё хорошо?