Он, ни минуты не думая, отрицательно покачал головой.

  - Извини, - сказала я, - просто не могла не предложить по старой дружбе.

  В ответ он только слабо махнул рукой.

  Прощание было коротким. Алексей меня не задерживал, а мне хотелось поскорее оказаться подальше от этого дома. Мы оба были рады закончить никому из нас не нужный разговор. Я вышла на крыльцо и зажмурилась от солнца. Вот исполнилось мое желание, и что? Ничего, кроме чувства жгучего стыда, будто вторглась туда, где меня не желали видеть, и обнаружила нечно тайное и постыдное, не предназначенное для показа.

  Как ни старалась, но на обед, конечно, опоздала. Закрылась в своей комнате и заплакала. Мне давно хотелось это сделать. Я плакала от стыда за свою глупость, благодаря которой оказалась здесь. Плакала от жалости к мужу, которого, как мне казалось, недостаточно любила из-за постоянных воспоминаний о прошлом.

  Плакала из-за непереносимого чувства неловкости, возникшего от осознания, что человек, много лет живший в моей памяти и претендовавший в ней на особое место, ни одним словом не дал понять, что помнит о нашем прошлом. Плакала от обиды, так как он второй раз отверг меня. И было не легче от понимания, что причины, заставившие его сделать это дважды, были разными. Не то, чтобы он был мне нужен, нет, конечно же, нет... Он оказался совершенно чужим. Того, придуманного, никогда и не существовало.

   Это была наша последняя встреча, и стоило как можно скорее забыть о ней, чтобы вернуться в город свободной, сбросившей с себя так долго длившееся наваждение.

  В дверь несколько раз сильно постучали. Я не хотела отзываться и не отозвалась бы, если не вспомнила, что обещала погулять с новой знакомой. Я приоткрыла дверь и пробормотала слова извинения.

  - Боже, - воскликнула она, всмотревшись в мое лицо, - не закрывай дверь, я сейчас вернусь.

  Через минуту на столике стояла бутылка какого-то вина и лежали яблоки. Мы выпили. Я опять заплакала. Соседка заставила меня выпить еще. Тепло огненной змейкой побежало по груди и животу. Неожиданно захотелось рассказать, зачем я здесь. Подумалось, что, наверно, старею: в молодости и в голову бы не пришло выложить о чем-то личном другому человеку.

  - Понимаешь, я его увидела и поняла, что не люблю. Не потому, что старый и больной, а потому что чужой. Сама придумала, сама верила.

  Соседка жалостливо кивала головой и тоже готова была заплакать.

  - Он меня бросил, долго морочил голову, а потом бросил. Было так больно. Веришь, я даже стихи писала. Конечно, это не стихи, а так... Просто иногда душа просила... Хочешь, почитаю?

  Соседка кивнула головой, мы еще выпили, и я начала:

  - Снова вдох и снова выдох,

  Без тебя уже не плачу,

  Жизнь свою пишу наново

  От удачи к неудаче.

  Дни бегут, сливаясь в годы,

  На душе покой и стужа.

  - Не нужна, - тогда сказал ты

  И ... чужим остался мужем.

  - Жалостливые, - соседка покачала головой, - еще...

  Давно это было написано, очень давно. Вот приеду домой и все глупые писульки с удовольствием сожгу. Читать стихи мне вдруг расхотелось

  - Нет, не помню, - солгала я, - разве только этот кусочек.

  Не хочу от любви краюшку,

  Не хочу от любви крошки,

  Не хочу ничего чужого

  Ни охапки и ни немножко.

  И зачем я об этом вспомнила? Однако, обида по-прежнему жгла.

  - Представляешь, я ему стихи писала, а у него ни одного доброго слова для меня не нашлось. Я к нему приехала, а он сделал вид, что не понимает этого. Зачем он так со мной?

  Мы еще немного повздыхали, потом соседка подлила в стаканы вина.

  - А я своему все песни пела, у меня голос красивый. А он все равно...

   Мы еще раз выпили, потом еще раз, и она начала рассказывать о себе и каком-то Иване, который встречался с ней и толстой Танькой. Мы поплакали уже вдвоем, захотелось выпить, но вина больше не оказалось. Соседка метнулась к двери, и вскоре на столике стояла литровая бутылка.

  - Не все им водку жрать, можно и нам немного выпить, - сказала она.

  Я с готовностью подтвердила правильность и своевременность этих слов. Мы выпили, и я сообщила ей, что наконец-то чувствую себя свободной, потому что наваждение закончилось и больше никому искушать себя не позволю.

   Мы выпили за всех независимых, свободных и не поддавшихся искушению женщин, а потом шепотом пели, подражая Лепсу:

  - Я свободна,

  И рюмка водки на столе...

  В нашей песне никаких других слов не было, но эти мы повторили, наверно, раз двадцать.

  - Хорошо сидим, хорошо поем, - констатировала соседка, - давай еще понемногу.

  Вкуса водки я не почувствовала, но сам процесс, похоже, мне начинал нравиться. И откровенничать, кажется, мне тоже понравилось.

  - Хочешь, - сказала я, округлив глаза, - я расскажу тебе страшую тайну. Об этом никому не рассказывала и никому впредь не расскажу.