Это чувство добавило ей уверенности, когда она стучала в дверь номера небольшой гостиницы, в которой остановился Изумруд. И это же чувство было полностью оправданным — во взгляде бывшего любовника отразилось откровенное восхищение.

— Наконец-то! — было первым, что он сказал.

— Да-да, я опоздала, — отозвалась она, подставляя щеку для поцелуя.

Он быстро коснулся губами теплой кожи лица и отстранился. Еще несколько мгновений рассматривал ее, а потом изрек:

— Хорошеешь. Когда только остановишься?

— Стоит ли? — удивилась Лиса.

— Если ты хочешь, чтобы шлейф твоих поклонников разросся от горизонта до горизонта, то, конечно, не стоит. Будем здесь или пойдем куда-нибудь?

— Давай прогуляемся. Потом можно где-нибудь пообедать. Здесь попадаются очень милые места, — она помолчала и задумчиво добавила. — А мне казалось, тебя не особенно смущало количество моих поклонников.

— Ты певица. Это нормально.

Он подмигнул ей и, взяв с тумбочки ключ от номера, вышел из комнаты.

Изумруд был старше Лисы почти на пятнадцать лет, но теперь, как и тогда, выглядел моложе своего возраста. Он был худ. Легкая седина не бросалась в глаза — пепельный оттенок его волос скрадывал серебро. Лицо никогда не было красивым. Среди мелких черт выделялся рот. Большой, мясистый, энергичный. Он был предметом шуток самого Изумруда — он утверждал, что когда смеется, то уголки его губ почти касаются ушей. Но этот самый рот он носил с королевским достоинством. Впрочем, в его жилах текло немного монаршей крови.

Он подставил ей локоть, улыбнулся и тут же сообщил:

— Я вчера ужинал в чудном ресторанчике у реки. И на набережной хорошо.

— А ты уже успел освоиться, — она взяла его под руку и на мгновение почувствовала себя королевой, отправляющейся на прогулку. — Я думала ты проездом…

— Если помнишь, я всегда быстро осваиваюсь. Это не всегда играет мне на руку. Но позволяет выглядеть уверенным.

— Я помню, что у тебя всегда есть основания для уверенности.

Они неспешно шли к набережной Шатобриан по городу, который жужжал ульем. Ни минуты не умирая, он возрождался. Теперь, спустя год после окончания войны, оставалось смотреть, как в домах появляются люди. Как вокруг шумят и суетятся строители. И витрины. Были витрины. Снова были витрины, не оклеенные, как прежде, замысловатыми узорами, будто назло, будто доказывая, что жизнь продолжается. Теперь они были чистыми. И жизнь действительно продолжалась. Южные районы, сметенные в бомбежках, начинали расти заново. Все возвращалось. Даже то, что навеки казалось утраченным.

Вопреки ожиданиям Лисы душно не было. Ветер от воды касался их лиц и одежды, чуть трепля ее. Но дождя, похоже, уже не надуло бы. Дожди тоже закончились.

— Тебе здесь нравится? — негромко спросил Изумруд, когда они остановились у края реки Вилен.

Лиса долго смотрела на воду, неспешно плескавшуюся в своих бетонных одеждах, потом подняла глаза на спутника.

— Нравится. И не вздумай смеяться! — деланно возмутилась она.

— К чему смеяться, если не с чего? — удивился Изумруд. — Здесь все другое. Париж сейчас тоже другой. Не буду лукавить, иногда я скучаю по нашему с тобой Парижу.

Лиса не отводила от него своего взгляда. Медленно рассматривала его лицо, светлые ясные глаза, высокий лоб. Чужой человек. Он знал о ней многое и в то же время не знал ничего.

— А я не вспоминаю… Война почти все перечеркнула. Потом я научилась жить только настоящим. А недавно… — она заставила его снова неспешно двинуться вдоль реки. — Теперь я знаю, что будет дальше.

— На тебя не похоже. Ты собиралась за меня замуж, а потом вернула кольцо. Ты должна была стать большой певицей, но бросила все на полпути. Ты ехала в Брест и осела здесь. Наверное, за это я тебя и люблю — никогда не представляешь, что ты еще натворишь. Мне казалось, ты сама не представляешь.

— Все это лишь потому, что есть он, — голос ее стал нежным. — Кроме того, что я бросила пение. Но рано или поздно я бы все равно ушла со сцены. Так даже лучше.

— Ты ли это? — Изумруд негромко смеялся, но на нее не смотрел. Смотрел прямо перед собой. Какой-то мальчишка бежал по улице с самодельным воздушным змеем. Змей упорно не желал взлететь, но мальчик был упрям. Тоже подтверждение жизни.

— Ты мне не веришь, — кокетливо проговорила Лиса и тоже взглянула на мальчишку.

— Я просто помню тебя, — он чуть сжал ее ладонь на своем локте свободной рукой.

— Спасибо тебе, — она быстро прижалась губами к его щеке.

Он дернулся и преступил запретное — повернул лицо так, что поцелуй ее скользнул совсем близко от его рта.

— Семь лет, оказывается, мало, — отчеканил Изумруд.

Лиса вздохнула.

— Семь лет — это бесконечно много потерянного времени.

— Не мы виноваты в том, что теряем время.

— Разве?

— А разве нет? Иногда время из нас вырывают. И ничего не остается. Помнишь, как ты вернула мне кольцо? Я тогда винил его. Сейчас понимаю, что это вы теряли время из-за меня.

— Нет, — она отрицательно мотнула головой, и локоны ее волос колыхнулись на плечах. — В этом виноваты лишь мы сами. И перед тобой я виновата. Мне не стоило позволять, чтобы все зашло так далеко.

— Нам было чертовски весело, — засмеялся Изумруд. — Не думай об этом. Моя последняя вспышка молодости пришлась на твой период. Теперь я умею только ворчать и вспоминать. Лучше скажи, чем ты теперь занята — с твоей-то энергией.

— Не смей утверждать, что ты старый, — совершенно серьезно возразила Лиса. — Ты всегда удивительно умел не ворчать, даже когда были причины. Впрочем, теперь ты бы точно ворчал: я совершенно ничем не занята. И нахожу в том удовольствие — просто быть вместе с ним.

— Было бы честнее сказать, что я страшно ему завидую, — его крупный рот изогнулся в усмешке, искажая черты, как если бы нарисовать картину на куске резины, а после начать ее растягивать. — Но я не скажу. Он болван.

— В тебе говорит ревность, — фыркнула Лиса и обиженно протянула: — Он ничуть не болван.

— Ну, если я для тебя не старый, то и он для тебя не болван. Всех нас ты видишь в каком-то своем, особенном свете.

— Наверное, я заслужила… чтобы вот так…

Она снова стала смотреть на воду и деловитых уток. Те увлеченно показывали желтым пушистым комочкам, как надо плавать, увлекая их по мосткам за собой в реку.

— Прости, буду занудой. Мы всегда заслуживаем того, что имеем. И мы исходим из того, что имеем. Что сейчас есть у тебя, дорогая?

— Он.

— И этого тебе довольно, чтобы быть счастливой, — он не спрашивал, а утверждал.

— Очень счастливой, — уточнила Лиса.

— Счастливее, чем в нашем Париже?

— Это другое. Сейчас все по-другому… С ним всегда все по-другому. Почему ты назвал его болваном? — неожиданно спросила она.

— Он позволял тебе слишком много, когда в действительности ты принадлежала ему.

— Ты тоже позволял мне многое.

— Я знал, что ты не моя. Просто со мной.

— Какая чепуха, — усмехнулась Лиса. — Конечно же, он знает обо мне все.

Ей легко оказалось произнести это вслух. Но пока они продолжали гулять по набережной, и после в ресторане, куда Изумруд привел ее обедать, убежденность Лисы ослабевала. Знает ли Пианист о том, что она счастлива рядом с ним? Что может жить без чего угодно, но только не без него. Что ехала в Брест от парижских улиц и кафе, где ей каждый день мерещился он. Что по ночам она часто слышит его беззвучный сердитый голос в шталаге.

Она кивала рассказам Изумруда, отвечала на его вопросы, спрашивала сама. А когда принесли кофе, вдруг поняла, что не сказала Пианисту даже самого важного. И этого он не может знать. Сейчас еще не может.

Лиса с трудом проглотила горячий горький напиток и спросила:

— Как долго ты пробудешь в Ренне?

— Уже устала от меня? — усмехнулся Изумруд.

— Нет, но сегодня мне пора.

Улыбка стерлась с его лица. Он внимательно смотрел куда-то мимо нее, будто бы задавался невысказанными вопросами, что мучили его многие годы. А потом ответил: