– Хочешь, поедем ко мне? – Неожиданно предложил Саша.

– Поехали! – Согласился я. Меня даже вдруг заинтересовала мысль навестить его. Ведь я столько лет не был у Гольдманов в квартире! Тем не менее, я хорошо помнил его добродушную толстую маму, тетю Соню, и его рыжую, конопатую, старшую сестру Риту.

Мы дружили с пятого класса. В детской дружбе есть нечто инстинктивное, когда не просто схожие взгляды и общие интересы влекут людей друг к другу. Детской дружбе, в отличие от взрослой, присуща искренность. В детстве люди еще не умеют прятать свою сущность за масками доброжелательности или напускной заинтересованности в собеседнике. В детстве еще не ищут выгоду в отношениях. В детстве просто дружат, и дружат только с тем, с кем приятно дружить, с тем, с кем хочется играть и разговаривать, делиться впечатлениями от познания мира, даже просто вместе молчать. И, глядя на Сашу Гольдмана, сейчас мне казалось, что я возвратился в детство.

Мы пили чай с сушками на его маленькой кухне. Саша предлагал пива, но я отказался. Я никогда не пью за рулем. Я не был здесь десять лет и теперь осматривался. От былого скромного уюта хозяйственной мамы Гольдмана не осталось и следа. Плита, холодильник и кухонные шкафы были серыми от грязи. В убогой раковине громоздилась посуда, которую явно давно не мыли. Я смотрел на унылое жилье друга детства, и мне становилось грустно.

В беседе с Гольдманом выяснилось, что мама его умерла от рака, а сестра вышла замуж за какого-то пьяницу и выхаживает парализованную мамашу последнего где-то на Ржевке. Короче говоря, Саша жил теперь в двушке совсем один. К слову, моя собственная двухкомнатная квартира, доставшаяся от бабушки и расположенная всего в нескольких кварталах от жилища Гольдмана, была не намного больше по площади. Но насколько же разнился интерьер!

Я допил не слишком вкусный чай, встал и вместе с хозяином проследовал из кухни в гостиную. Мой взгляд всюду натыкался на запущенность и неухоженность. Стены неприятно поражали выцветшими советскими обоями в разводах и пятнах. Мебель вся была в каких-то царапинах. Грязный почерневший паркет со стертым напрочь лаком местами вспучился. Везде лежала пыль и валялись вещи.

Книги были рассыпаны в беспорядке по подоконникам, столам, стульям, на полу и даже на огромном цветном телевизоре «Рубин», ламповом монстре доперестроечной эпохи. Одежда сгрудилась на продавленном диване бесформенной кучей. И над всем этим безобразием висела затянутая паутиной старая люстра середины шестидесятых. Да, определенно, Саша теперь или аскет, которому наплевать на собственное жилье, или банальный неряха.

Конечно же, я понимал, что Саша Гольдман отъявленный ботаник, и для него мои занятия коммерцией являются чем-то из области высших сфер. Он вообще не мыслил существования вне более или менее предсказуемого, безопасного и определенно регулярного получения зарплаты от работодателя. Сам он организовать бизнес, или даже думать об его организации был, скорее всего, не способен. Во всяком случае, так мне казалось на тот момент.

Но Гольдман и не пытался осуждать меня. Скорее, он удивлялся, причем, искренне. С детства зная меня, Саша просто пытался понять, какими путями я дошел до своего нынешнего положения, и что заставило меня идти этим путем. Ему было любопытно, тем более, что я почти ничего о последнем десятилетии своей жизни ему не рассказывал. Я же руководствовался соображениями, что чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Моя напускная уверенность в себе, раскрепощенность и даже некая бравада в сочетании с явной платежеспособностью определенно производили на него впечатление. Он смотрел на меня как на некое странное явление, выросшее вместе с ним из его же собственного детства. И именно для объяснения этого явления Саша вовсю силился понять мотивы моих поступков. Он смотрел на меня подобно ребенку, вдруг узревшему посреди улицы бредущего по своим делам розового слона и пытающегося понять, откуда же этот розовый слон взялся. Так и таращился на меня Саша Гольдман, пока я рассматривал его библиотеку, так неуважительно разбросанную по разным углам комнаты.

– Я смотрю, что ты уже всю свою домашнюю библиотеку прочитал? – спросил я.

– Нет, конечно, – ответил он, не раздумывая.

– Так чего же ты все книжки побросал? – задал я не слишком деликатный вопрос хозяину жилища, подобрав с пола увесистый том Большой Советской Энциклопедии и стирая с него пыль ладонью.

Саша смутился и пробормотал:

– Понимаешь, я для своих статей вечно ищу какую-то информацию в книгах. То статейки из энциклопедий штудирую, то цитаты классиков привожу. У нас главный редактор очень требовательный к материалу, любит цитаты и подробности всякие. Я каждый день до ночи пишу. Крутиться нужно, зарабатывать, вот и не успеваю ничего на место класть.

– И на что копишь столь тяжким трудом, если не секрет? – спросил я Сашку по-дружески откровенно.

Он опять смутился, опустил глаза и пробормотал:

– Я алименты плачу. Брак у меня был неудачный. Пять лет прожили. Потом бывшая вместе с двумя маленькими дочками свалила к ларечнику. Суд до сих пор идет за раздел моей хаты.

– Так платят тебе сколько в твоей редакции? – поинтересовался я.

Он назвал смешную для меня сумму. Получалось, что я могу позволить себе потратить за один день больше, чем Саша Гольдман зарабатывает за целый месяц беспрерывных интеллектуальных трудов. Меня переполнило странное двойственное чувство досады за друга и, в то же время, стыда за свое благополучие. Я опустил глаза.

– Не густо, правда, но получше, чем в других подобных газетенках, – добавил Саша, увидев мое замешательство и как бы оправдываясь.

И тут у меня мелькнула одна мыслишка насчет помощи другу детства.

– А знаешь что, заходи на неделе ко мне в контору, потолкуем, – сказал я Саше, протянул ему визитку со своими координатами и, что называется, откланялся.

Был самый конец марта. Воздух пах весной и постепенно согревался, хотя и оставался прохладным по-питерски, особенно вечерами, а сами вечера стали несколько теплее и светлее. Пасмурные дни все больше чередовались с ясными. Солнышко приятно пригревало, и снег интенсивно таял там, где теплые лучи касались его уже совсем несвежей посеревшей поверхности.

Моя контора размещалась в старинном доме в Дмитровском переулке. В офисе имелись два выхода – на улицу и во двор-колодец, через который, посредством проходных дворов, соединенных арками, можно было попасть в Поварской переулок или на Колокольную улицу.

Во дворе стоял и мой служебный транспорт. Я перемещался в «Мерседесе» больше для собственного удовольствия. По работе, на переговоры и деловые встречи, ездил с шофером на служебном «Вольво». Моя новоявленная фирма на тот момент занималась установкой и обслуживанием компьютеров и компьютерных сетей в разных районах мегаполиса. Потому в автопарке имелись три микроавтобуса для перемещения монтажников и оборудования. Интернет тогда как раз начинал развиваться бурными темпами, да и потребность в компьютерах и оргтехнике росла как на дрожжах. Так что, несмотря на конкуренцию, бизнес обещал быть прибыльным.

Интерьер конторы, выдержанный в строгом стиле офисного евроремонта, радовал глаз спокойными светлыми тонами гладких поверхностей. Справа и слева в длинном коридоре, ведущем к моему кабинету из холла, располагались помещения отделов. Их было четыре: снабжения, технический, коммерческий, бухгалтерия, а также помещение охраны и мой кабинет с приемной, в которой сидела моя секретарша Аня, шатенка модельной внешности.

Должен был прийти Саша Гольдман. Накануне мы созвонились. Я ждал его, прохаживаясь по кабинету. Наконец, он появился. Я ради прикола наблюдал за ним через камеры видеонаблюдения, сигналы от которых были выведены не только на охрану, но поступали и в мой рабочий компьютер. Я видел, как Гольдман неуверенно вошел и пару минут переминался с ноги на ногу в холле, не решаясь сказать охраннику о цели своего визита. Не дожидаясь доклада, я нажал кнопку на селекторе и приказал охраннику проводить посетителя ко мне.