– Лариос, отнесите это полковнику, – он протянул паспорт чиновнику и обратился к солдатам:

– Вы двое остаётесь здесь. И смотреть в оба, hijos’e puta!

Лариос опрометью бросился вглубь аэропорта, размахивая паспортом и что-то вереща на бегу. Солдаты переместились ближе к Пете и встали по обе стороны от него. Лейтенант, окинув эту картину одобрительным взглядом, покинул сцену. Он оказался не по чину мудрым и осторожным, этот лейтенант.

Перед никелированным барьером паспортного контроля, за которым стоял под караулом Петя, потихоньку собиралась толпа. Публика молча, пристально и чуть брезгливо разглядывала русского. Как в зоопарке у вольера с каким-нибудь диковинным зверем или занятным уродцем. Со слоном, у которого выросло два хобота, к примеру. Петя чувствовал себя очень неуютно под этими взглядами, будто прыгала по нему стая кусачих блох, а стряхнуть их не получалось – руки связаны.

Вдруг глухой гул аэропорта и тяжёлое молчание толпы перекрыл визгливый, истеричный женский голос: «Красные, вон из Сальвадора! Нечистая! Дьяволы! Они пожрут наших детей!»

Кричала молодая красивая дама в элегантном белом брючном костюме. Аскетичное лицо сведено судорогой. Горящие глаза фанатички. Дама подпрыгивала на месте и целилась указательным пальцем в Петю. Полы белого пиджака распахнулись, изумрудная блузка выпросталась из брюк. Она не замечала ничего. Чёрная ненависть клокотала в ней. Чёрная, праведная и святая. Дама пришла в неистовство. Она уже камлала, зациклившись на одной фразе: «Смерть русским! Смерть русским!»

Толпа, надвигаясь на барьер, вторила ей грозным и ритмичным рокотом.

Солдаты заволновались, выставили перед собой винтовки, закричали. Но их слабые голоса потонули в прибойном грохоте накатывавшей на Петю людской злобы. И лишь один крик, держащийся на ноте безумия, возвышался, витал над этим грозящим сорваться в шторм морем: «Смерть русским!» Дама вздымала руки, из глаз её летели молнии, обесцвеченные под голливудский эталон волосы, наэлектризовавшись, сыпали искрами.

Эта Пифия в экстазе походила на богиню французской революции, на Марианну с полотен Эжена Делакруа. Разумеется, не столь оголённую. Но толпа, тем не менее, была готова ринуться за ней куда угодно.

Пете сделалось неприятно и страшно. Расстроился Петя, огорошенный такой ненавистью к своей персоне. Если это начало, – думал он, – что же будет дальше? Может, пока не поздно, рвануть обратно? Работы, ведь, не получится. Как работать с разгневанным стадом на хвосте? Невозможно. Ухондокают ещё! Растопчут! В навоз размажут!

Тут из затемнённых служебных коридоров аэропорта появился невысокий, черноволосый полковник с моложавым, весёлым лицом. Постоял в сторонке, полюбовался происходящим, отставив ножку и довольно улыбаясь. Налюбовавшись, махнул рукой солдатам, и те повели Петю из зала прилёта в тёмную утробу здания.

Полковник оказался начальником департамента печати министерства обороны, о нём с превеликим почтением говорил Пете сальвадорский посол в Мехико. По словам посла, страшнее полковника Теофило Родригеса не было человека во всей милитаристской машине сальвадорской хунты. Полковник, де, жесток и строг, суров и коварен безмерно. Однако обойти его невозможно – только он подписывает аккредитации иностранным журналистам. А без аккредитации дойдёшь лишь до первого патруля. Если, конечно, патруль сам не явится за тобой по наводке портье или официанта, или таксиста, или продавца газет…

– Ага, значит, дядюшка решил-таки остаться в Мексике, – радостно произнёс ужасный полковник Родригес, усаживая Петю в удобное глубокое кресло с высокими подлокотниками. – Кофе?

Петя, ожидавший застенков, пыток и заплечных дел мастеров, растерянно кивнул. Потом поправился:

– Кофе, пожалуйста… Какой дядюшка?

– Сальвадор – страна маленькая, мы тут все между собой родственники, – объяснял полковник, не меняя радостного своего тона. – Старый дурак наш посол в Мексике – муж моей двоюродной тётки. Если он прислал на выборы русского журналиста, значит, возвращаться не собирается. За такие шутки ему здесь, несмотря на возраст и поэтический дар, наложат по первое число…

В дверях кабинета появился и замер солдат с тонким, нервным лицом студента, издёрганного академическими задолженностями. На серебряном подносе, который он держал перед собой, дымились две чашечки кофе.

– Рекомендую, – полковник широким, гостеприимным жестом повёл рукой в сторону солдата с подносом. – Единственное, что хорошо умеет делать рядовой Бустаманте, это варить кофе. Сам учил. Попробуйте.

– Вообще-то, дон Ромуло ни при чём, – счёл нужным вступиться за посла Петя и поднёс чашку к губам. – Я его, фактически, принудил дать визу. Замечательный кофе! поздравляю, полковник!

– Да не визу он вам дал, сеньор, э-э-э, Савадски, – полковник улыбался открыто и доброжелательно.

Дальнейший смысл сказанного плохо увязывался и с этой улыбкой, и с общей атмосферой сердечности, царившей в кабинете. Петя запутался.

– Выдал он вам кучу проблем со здоровьем, – говорил полковник Теофило Родригес. – А мне – огромную головную боль. Признаться, я самолично с большим удовольствием выпорол бы дядюшку и посадил его на недельку-другую в камеру к макакам из этого партизанского зверинца, Фронта Фарабундо Марти, чтобы проняло…

Полковник поднялся и прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, отчего сразу стал похожим на кого-то из персонажей диснеевских мультиков. Но не на Микки Мауса, это точно. Петя напряжённо вспоминал, и никак не мог вспомнить, на кого походил полковник.

– Через полчаса, сеньор Савадски, вся столица будет знать о вашем прибытии. Через час за вами начнут охоту «эскадроны смерти», уважаемый сеньор. А часа через два – три они вас грохнут… Непременно грохнут. Зачем мне это?

Полковник остановился напротив кресла, в котором утопал Петя, и ритмично закачался с пятки на носок, держа руки по-прежнему за спиной. «А сейчас «Великолепная семерка», Юл Бриннер?» – Отвлёкся Петя на новую задачку.

– Представляете заголовки: «Сальвадорские «эскадроны» убили журналиста!», «На выборах в Сальвадоре убит журналист!»? Всем будет наплевать, что вы русский… И как прикажете после этого демонстрировать миру демократический характер нашего мероприятия?

Петя сделал протестующий жест рукой, собираясь сообщить полковнику, что не такая уж куропатка он, Пётр Завадский. Не так-то легко позволит он грохнуть себя. В конце концов, у него за плечами опыт военного корреспондента на гражданской войне в Рагуа! А это, между прочим, ого-го, какой опыт! Однако прервать свой монолог полковник не позволил:

– Послушайте, сеньор, может быть, вы улетите обратно? Мы купим вам билет в первый класс… Самолёт в Мехико через три часа. Посидите здесь, в баре, перекусите, выпьете за счёт министерства обороны Сальвадора, а? Совсем неплохой вариант. Серьёзно…

Петя отрицательно мотнул головой, позабыв, что ещё несколько минут назад и сам склонялся к этой мысли. Но сейчас он думал по-другому. Озверевшая ли толпа в зале прилёта заставляла его упрямиться, а, может, неожиданное радушие сальвадорского полковника вызвало в нём чувство протеста – он и сам не мог толком объяснить. Но решение принял железное – оставаться. Иначе, зачем тогда он, Петя, затевал всю эту катавасию с визой и с запросами в Москву? Чтобы бездарно провести три часа в транзитной зоне международного аэропорта Илопанго и улететь обратно, не солоно хлебавши? Ерунда! Он пройдёт в город, и никто его не грохнет!

Полковник, уловив Петино настроение, уже не улыбался, а вздыхал.

Но Петя закусил удила и мчался, не разбирая улыбок и вздохов. С ним так бывало: захотелось чего-то – вынь и положь! Сразу! Немедленно! Плевать на всё! Говорите, что угодно! Даёшь Сан-Сальвадор и точка!

– Писать об этих выборах мне, всё равно, придётся, mi coronel, – сказал Петя резко, ввернув армейское обращение в последний момент, чтобы хоть немного сгладить эту резкость. – Если не впустите меня в страну, то напишу, как и почему не пустили. Вот и будет вам «демократический характер» на весь мир…