Степан искренне рассмеялся.

– А это чьи следы?

– Это зайцы бегают. Надо будет петли поставить.

– Чего бы он в петлю полез? В петлю лезут, когда жить надоело. Я видел одного мужика в петле. Некрасивое зрелище – язык вывалился, сопли висят до живота – жуть.

– Ты что под дурачка косишь?! Нашёл с чем сравнивать. Да что тебе объяснять – в обеденный перерыв захвачу проволоку и покажу, как ставить петли.

– Спасибо, – обрадовался Стёпа.

За разговором быстро дошли до деляны. Таёжную тишину резко нарушили визгливые пилы, вдалеке послышался рокот трелёвщика. Грохнулась на снег первая сосна – рабочий день начался.

Вечером бригадир и сучкоруб возвращались с деляны вместе.

– Давай здесь свернём с тропы: видишь, целая тропинка протоптана? Это косой ночью бегает на жировку.

– Не понял…

– Место кормёжки так называется. Видишь – целую тропинку протоптал?

– Выходит, что не раз бегал?

– Это его привычка: туда-сюда носиться.

– Как дурачок.

– Сам ты дурачок! Это среди людей придурки бывают, а в природе всё гармонично, всё отлажено до мелочей.

Бригадир достал из кармана моток медной проволоки, перочинным ножиком отрезал кусок длиной с метр. Не спеша сделал петлю, поставил на тропинку и закрепил за куст:

– Вот и вся наука. Понял, как делать: работай, ищи удобное место на тропе и перекрывай петлёй.

Стёпа своим «складишком»[17] отрезал несколько кусков проволоки и шагнул в сторону от тропинки, в глубокий рыхлый снег.

На следующий день он обнаружил в петле замёрзшего крупного зайца:

– Сидор Сидорович, он мёрзлый. Брать?

– А какой же он может быть? Ночью было пятьдесят градусов. Привяжи тебя – и ты к утру замёрзнешь.

Повар был очень доволен:

– Молодец, Стёпа! У лесозаготовителей должно быть натуральное мясо, а не тушёнка, с неё много не наработаешь.

На следующий день все с удовольствием ели лапшу с зайчатиной. А повар, как ему казалось, страдающий от скудного меню больше других, решил разнообразить рацион питания мясом птицы. С первого дня на помойку, возникшую недалеко от зимовья, повадились сойки, а начпрод (так сам себя называл повар) добросовестно их подкармливал: «Чтобы выросли до размера курей».

Двадцать пятого января – день рождения Степана. Когда вся бригада ушла на деляну, Карасик поставил на подпорку большой ящик из-под провианта, насыпал хлебных крошек.

Верёвку протянул через дверь и, продолжая заниматься готовкой обеда, посматривал на скопление птиц. Через час их было как на зерновом дворе воробьёв. Осталось дёрнуть верёвку и выудить из ловушки добычу.

Когда под вечер бригада ввалилась в зимовьё, стол уже был накрыт; в центре стояла эмалированная чашка, с горкой наполненная жареными мелкими существами непонятного происхождения.

– Ты что, бурундуков нажарил? – с улыбкой произнёс бригадир.

– Ты, бугор, сначала попробуй, а потом шипи, – возмутился повар. – Здесь двадцать соек! Целый день на них потратил. А как имениннику?

– Я соек люблю, но живых – красивые они, вот на вкус не пробовал. Жалко как-то, но всё же спасибо.

– Итак, мыть руки – и за стол. Всем по две сойки, остальные – имениннику, – тоном, не терпящим возражений, заявил повар.

– Не руки мыть, а совершеннолетие обмыть! – не выдержал Юрка.

– Пить – делу вредить. Ничего спиртного не осталось, всё сожрали в дороге, поэтому я вам и не запрещал пить, чтобы на похмелье допили все заначки. Степан, поздравляю тебя по поручению профкома депо и от себя лично. Восемнадцать лет – это начало жизни, до этого была только подготовка. Теперь спрос с тебя как со всех. Поздравляю!

– Спасибо. Насчёт спроса: я что-то не помню поблажек; пожалуй, наоборот.

– Да не обижайся ты, это я так – для красного словца.

– Стёпа, ты вообще не пей эту заразу. Я вот натерпелся в своей жизни: у меня жена страдает от алкоголизма, – обратился «к народу» обычно молчаливый вальщик леса Анатолий Штукарь.

– Что, запои?

– Да нет… От моего алкоголизма.

Так, в шуточках и прибауточках, лесозаготовители отметили совершеннолетие Степана.

Стёпа постепенно втянулся в работу, ему уже не казались тяжёлыми валенки, с трудом волокущиеся по снегу, и не мешала в работе основательно прожжённая телогрейка[18]. Топор перестал выскальзывать из рук. Вспоминались слова из песни «Привыкли руки к топорам…».

– Степан, с сегодняшнего дня будешь работать чокеровщиком, – предложил бугор, – не удивляйся, в бригаде должна быть взаимозаменяемость.

– Да я не против. Поработаю…

– Гришка будет сучкорубом. И ещё: осталось работать недели три, а твоя душегрейка вся как простреленная, вернее изрешечённая – только не пулями, а искрами. Тебя и в вагон не пустят, это тоже надо учитывать.

– Это моя, а ту, что мне на складе выдали, я оставил дома, по приезду выйду на работу в новенькой «куфайке».

Стёпа легко заскочил на гусеницу трелёвщика, открыл металлическую дверку и, только когда уселся на твёрдое, обтянутое дерматином сиденье рядом с трактористом, почувствовал волнение.

– Стёпа, да ты не дрейфь, прорвёмся. Этот трактор переворачивается редко.

– Да я и не боюсь, – уверенно парировал Стёпа.

– Ну и молодец! Меня звать Август, – тракторист протянул мазутную руку Стёпе.

– Откуда вы меня знаете?

– Ты думаешь, что мастер со мной не согласовывал? Да, зови меня на «ты».

– Вы же старый, наверное, вам лет сорок. А мне только восемнадцать. Как-то неудобно.

– Неудобно штаны через голову надевать… Ладно, как хошь, так и зови – хошь горшком называй, только в печку не сажай.

Август включил четвёртую передачу, трактор чуть качнулся и с воем полез на сопку. Минут через пятнадцать подъехали к деляне. Степан открыл дверку, встал на гусеницу и, не раздумывая, прыгнул в снег.

Тракторист развернул «агрегат» и подал его назад к комлям хлыстов. Стёпа не раз наблюдал за работой чокеровщика и даже помогал, поэтому, не дожидаясь мата, схватил тяговый канат и потащил его к хлыстам.

– Стёпа! – крикнул с кабины тракторист, – ты сначала займись вон тем стволом. Да нет, не этот – тот, у которого комель за пнём спрятался. Сначала его развернём, потом остальными будем заниматься.

– Понял.

Стёпа потянул канат к вершине, быстро зацепил крюк и махнул рукой в сторону трактора. Трос натянулся, к удивлению Стёпы, дерево легко развернулось, комель освободился от угрозы упереться в пень.

– Вот теперь цепляй стволы, да не больше полуметра от среза.

Стёпа зачокеровал первый ствол. Подцепил второй, затем третий, четвёртый стволы.

– Внимательно следи, чтобы чокера не отцепились или какой хлыст в пень не упёрся, если что – свистни.

– Я не умею громко свистеть.

– Ну, тогда кричи и маши руками.

Август поднял щит и только тогда включил лебёдку. Тяговый канат зазвенел от напряжения, хлысты постепенно стали собираться в один пучок. Август опустил щит, комли постепенно сформировались в компактную пачку и улеглись на щите.

Стёпа быстро заскочил в кабину. Трелёвщик слегка «встал на дыбы» и, недовольно ворча, двинулся под сопку. Тракторист переключился на вторую передачу. Трактор наклонился так, что Стёпе пришлось упереться руками в щиток приборов. Стало немного страшновато, казалось, что трактор сейчас кувырком покатится вниз, а хлысты следом завершат цирковой номер.

– Держись!

Пока спускались с сопки, у Стёпы вспотела спина, и он запел, чтобы как-то взбодрить себя:

Незаметно подъехали к верхнему складу. Юрка Власов и мужик со странным именем Бобур лебёдкой и полиспастами[19] грузили хлысты на ЗИЛ-150. Стёпа спрыгнул на снег и радостно закричал: