– Э-э-э, милок, так это тебя ночью псы-паромщики на тот берег реки
времени переправляли, в наше будущее, на семь лет вперёд, хорошо, что обратно вернули, а то бы остался там навсегда, как твоя знакомая тётка, вот она уже никогда не вернётся, потому что карты свои там бросила и книгу на лавке забыла, будет работать там дрессировщицей индийских тигров. А вот дружок твой застрянет там ненадолго, псы-паромщики вскоре его вернут, а пока только голос его возвратился.
– Лучше бы я там остался вместо него, здесь жить – тоска зелёная, просто бессмысленное существование.
– Никто не знает, что его ждёт впереди, но я могу посмотреть, что он делает сейчас там, в будущем.
– Как это?
– Очень просто, давай сюда вон тот тазик под столом, – указала пальцем старушка на старый помятый алюминиевый таз, прислонённый к стенке. Семён принёс его и поставил на стул. – А теперь принеси мне дождевой воды в ведре, которое стоит на балконе, и налей её в этот тазик.
– Так можно из-под крана набрать.
– Нет, из-под крана не годиться, нужна дождевая: в ней вся вселенская
информация содержится – прошедшая, настоящая и будущая. Да в ведро, наверно, она уже налилась, вон какой дождь на улице льёт.
Действительно, ведро на балконе наполовину было наполнено дождевой водой. Семён вылил всю воду из ведра в таз и спросил:
– Что теперь делать?
– Прикрой штору на окне, зажги свечку и смотри.
Семён сделал всё, что она сказала, и стал смотреть на старушку.
– Да не на меня смотри, а в тазик, на воду смотри.
Он стал смотреть на воду. Сначала вода в тазу колыхалась, затем
успокоилась и стала ровной, и только поблёскивали блики от пламени свечи. Но вдруг он увидел в воде, как в телевизоре, бегущего по редколесью человека, он спотыкался, падал и снова бежал, постоянно оглядываясь. За ним бежали, окружая его слева и справа полукругом и стремясь замкнуть кольцо, огромные тараканы величиной с галапагосских черепах. Они быстро переставляли свои многочисленные остроконечные лапы, стуча ими, как пиками по камням, и расстояние между человеком и тараканами быстро сокращалось. В оглянувшемся очередной раз человеке он узнал своего приятеля, несмотря на то, что лицо его было искажено ужасом.
В этот момент старуха задула свечку и изображение пропало.
– А что дальше будет с ним? – испуганно спросил Семён.
– Ничего, выкарабкается, они догонят его, немного покусают и бросят в лесу, потому что он не их пища. Никто не знает, что его ждёт впереди, – резюмировала Анна Григорьевна и откинулась в кресле.
– В общем, так, – подвела итог старушка, немного передохнув, – возьми обратно удостоверение и билет, отнеси домой и положи в собачью миску, но при этом самой миски старайся не касайся.
– А как же рыжий пёс, который лакает молоко в моей комнате?
– Лакающий пёс случайно к тебе попал, но он уже вернулся за реку времени, а миска с твоими бумагами завтра исчезнет, – устало пояснила она и махнула рукой, дав ему понять, что разговор закончен.
Действительно, когда Семён вернулся домой, пса в комнате уже не было. Он осторожно положил в его миску удостоверение и железнодорожный билет, затем прошёл на кухню и стал смотреть в окно.
На улице по-прежнему шёл сильный дождь, а по оконному стеклу беспрерывно торопливо текли ручейки воды, как река времени, и ему казалось, что эти ручейки будут течь бесконечно долго, пока вода на Земле совсем не кончится.
ЧУЖИЕ ЗУБЫ
Деда Гриша по воскресеньям и праздникам с превеликим трудом заталкивал в свой рот вставные челюсти жены, умершей в прошлом году от старости, выходил на центральную деревенскую площадь шаркающей походкой, осторожно переставляя ноги и с приоткрытым ртом, так как рот полностью не закрывался из-за протезов, вставленных, чтобы здороваться с односельчанами. Но несовместимость протезов жены с его ртом деда Гришу не очень смущала, а даже наоборот, вполне устраивала, так как соседи и знакомые могли по достоинству оценить его моложавый вид с полным ртом пластмассовых зубов и сказать у него за спиной:
– Ай да Гришка! Смотрите, как молодо он выглядит! У него все зубы на месте. Никак до ста лет жить будет, – при этом за глаза посмеиваясь над выжившим из ума стариком.
Хотя на самом деле выглядел он ужасно: сгорбленный, лысый, трясущийся, со слезящимися глазами, с кривой палкой, на которую он опирался двумя руками, да ещё с выпирающими изо рта, как у вампира, синеватыми зубными протезами покойной жены.
Хотя ему не было ещё и шестидесяти, но выработался он на родной животноводческой ферме так, что ему и сейчас уже можно было дать сто лет.
С двенадцати лет деда Гриша работал на ферме, сначала пастухом коров, затем скотником, а к сорока годам стал бригадиром коровника. Каждый день в пять часов утра он вставал и спешил на ферму, чтобы накормить и напоить телят, коров, выгнать их на пастбище, убрать навоз в коровниках, засыпать пол чистой соломой, подремонтировать стойла, а вечером встретить стадо с полей, завести на дойку, потом опять попоить, покормить. И так каждый день – в праздники и выходные, в дождь и жару, в снег и стужу деда Гриша не разгибался, получая за этот рабский труд почётные грамоты, благодарности, значки ударника коммунистического труда, победителя социалистических соревнований от председателя деревни, а иногда даже (на первое мая) трёшку на пропой. Руководство коровьей фермы выделило Григорию к двадцати пяти годам комнату в бараке, когда он женился на молодой доярке – весёлой толстушке, которая работала на этой же ферме. А когда у них стало четверо детей, поселили их в шлакоблочном домике с утеплёнными опилками стенами и посыпанным угольным шлаком на полу чердака, чтобы тепло не уходило зимой и жара не проникала летом. Домик стоял рядом с кладбищем и был холодный, как могила, так как раньше в нём лежали усопшие перед захоронением. Зимой приходилось топить печку круглосуточно, чтобы не замерзнуть, отчего по оконным стёклам постоянно текла вода и они были покрыты толстым слоем льда и изморозью, почти не пропускали свет с улицы, поэтому тусклая «лампочка Ильича» горела зимой в домике даже днём. Но супруги были безмерно рады, что у них есть отдельное жильё, а не общий барак, похожий на коровник, и ничего, что комнатка была только одна, в которой спали он с женой, а дети – на кухне, поближе к печке, на широких просторных нарах; справляли нужду в ведро за занавеской у дверей.
Раз в год, летом на неделю, председатель заказывал в деревню передвижной фельдшерский пункт, смонтированный в большом автобусе, и всё население деревни с удовольствием в него ходило что-нибудь полечить. Фельдшером там был младший брат председателя деревни и за свои услуги насчитывал сельчанам кругленькие суммы, которые оплачивал председатель деревни, но ему ничего не было жалко для своих подчиненных, и он платил с лихвой, правда, высчитывая потом у крестьян с зарплаты за предоставленные докторские услуги. Хотя фельдшер был какой-то ненастоящий, в основном, он всех слушал «слушалкой», ставил градусники, перебинтовывал ранки и давал нюхать нашатырь. А в качестве компенсации за скудный набор услуг фельдшер всем подряд заглядывал в рот и безжалостно рвал зубы, затронутые каким-то кариесом, а когда зубов у пожилых людей практически не оставалось, то великодушно отливал пластмассовые челюсти за счёт фермы, благо всё оборудование для этого у него в автобусе было. Дело в том, что фельдшер раньше практиковался в городе зубным техником, пока его не выгнали из поликлиники за вопиющую безграмотность, он был самоучка, и тогда они вдвоём с братом создали передвижной врачебный пункт за счёт районного бюджета на коммерческой основе, стали ездить по деревням и вставлять пластмассовые зубы крестьянам в счёт будущей зарплаты, с которой председатель высчитывал по своему усмотрению.
И вот прошлым летом фельдшерский автобус приехал в деревню очередной раз. Супруге деда Гриши фельдшер вырвал последние четыре зуба, а взамен поставил ей две новенькие розовые челюсти с белоснежными, крупными, ровными зубами, как у лошади. Счастью у его старухи не было предела, для неё это было настолько грандиозное событие, что несмотря на то, что говорить в протезах, а тем более есть в них она не могла, первое время их практически не снимала, беспрерывно пялилась в зеркало и ослепительно улыбалась, как американская киноактриса, как ей казалось. А когда ротовая полость у неё воспалилась настолько, что одеть протезы было невозможно, то старуха стала держать протезы в прозрачном большом стакане с водой, и по несколько раз в день они по очереди с дедом подходили к буфету, чтобы полюбоваться зубами.
