– Ну это-то понятно, – не совсем разобравшись с ответом грузчика, сказал ответственный секретарь. – А почему ты, наглец, вытираешь задницу у собаки нашей партийной правдой?
– Да ты посмотри, Макарыч, сколько её тут на поле валяется, – ответил Семеныч, – грех не воспользоваться. А наши партейные книжечки, так называемые «красные корочки», тыщами разбросаны по пустоши, – и махнул рукой в сторону песчаной пустыни.
Альфред Макарович посмотрел на пустырь. И действительно, «красные корочки» валялись повсюду, до самого горизонта, он поднял первую попавшуюся красную книжечку, отряхнул её от песка и прочитал на обложке:
– Партийный билет.
Затем недоуменно раскрыл его и опять прочитал:
– Выдан Козлову Альфреду Макаровичу, – и с ужасом вытаращил глаза на грузчика.
– Это чё такое? – едва выдавил он из себя.
– А я-то тут при чём? Так вскоре будет, – ответил Семеныч и презрительно сплюнул себе под ноги.
И действительно, через четыре месяца партия развалилась.
Прохор улыбнулся про себя, вспомнив заводскую легенду с прежнего места его работы – о святом видении грузчика Семеныча , которое он всем рассказывал на работе и которое действительно исполнилось через четыре месяца.
– Да, надо же, прямо театр абсурда, – подумал он, зевая. – «План – закон! Выполнение – долг! Перевыполнение – честь!», а ведь было так. Какой закон? Чей долг? Кому честь? Сплошной марксистский дурдом.
– Не проспать бы, – подумал Прохор, засыпая в первом часу ночи у себя дома на диване, – надо бы будильник завести, – и отключился…
Нынче вечером он засиделся в кафе до самого его закрытия со своей девушкой, по причине очередного расставания с ней. Лена опять улетала в Корею на два месяца работать танцовщицей и зазывалой клиентов в ночных клубах. Нет, по её утверждению, она бы не улетала за границу за сомнительным заработком, если бы Проша взял её на содержание или хотя бы занял ей прямо сейчас десять тысяч долларов, которые срочно необходимы ей для выплаты какого-то там очередного долга. Прохор не раз поддерживал Лену материально, до того времени, пока она не устроится на какую-нибудь работу, но этих денег у неё хватало только на ночные клубы. Занятые им деньги, на благое дело, быстро заканчивались – и всё начиналось сначала, выклянчивание очередных субсидий под любым предлогом или угрозы уехать «работать» за границу. Там ей неплохо платили за предоставляемые услуги, Прохор догадывался, какие, и всякий раз по возвращении из-за границы Лена вела разгульную жизнь, ни в чём себе не отказывая, особенно в возбуждающих наркотических средствах. Ночами напролёт таскалась по ночным клубам с такими же, как и она, бездельниками, заводила многочисленные знакомства с якобы богатыми молодыми людьми, обещавшими ей трудоустройство с приличной зарплатой, где надо только иметь красивый вид для подписания договоров.
Хотя Лена, наверное, понимала, что брутальным предпринимателям от неё надо было только одного – интимных удовольствий, и как можно побыстрее и подешевле, потому что у них самих деньги «были вчера» и «будут завтра», в связи с вложением их в большие проекты, сулящие «огромные дивиденды» в далёком будущем, но всё равно такое времяпровождение ей нравилось. Единственное, что было для неё плохо: такая яркая ночная, но не продолжительная жизнь всякий раз быстро заканчивалась, как только у неё заканчивались деньги, заработанные за рубежом в сфере развлечений и интимным путём, а друзья и подружки не очень-то хотели приглашать к себе безденежную Ленку, и опять перед ней становился вопрос ребром: «Где взять денег?»
И единственный человек, кто ей никогда не отказывал в материальной помощи, был Проха. Правда, он помогал не только ей, но и другим людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию и обратившимся к нему за помощью. Иногда он даже просто приносил продукты им, девчонкам, снимавшим в городе одну квартиру на четверых, когда у него самого денег было не густо. И всякий раз на телефонные звонки с призывами о помощи Прохор отвечал страждущим: «Хорошо, я приду». Или, чаще: «Я иду».
И все просящие знали, что Прох обязательно придёт и чем-нибудь поможет, или одолжит немного денег (естественно, безвозвратно), либо просто покормит. Его имя, Прохор, как будто было создано для него, в переводе с греческого оно означало: «Я иду вперёд».
Но он был зануда, и всякий раз, помогая, начинал их стыдить, что так жить нельзя, что бездельничать безнравственно, что беспутство до добра не доведёт и всё такое.
– Ну что ты, Проша, всё пилишь нас и пилишь, – говорила ему Лиза, одна из девушек по совместному проживанию. – А может быть мы не корысти ради общаемся с разными парнями, а чисто для себя, для удовольствия, переспим пару раз и всё, сразу домой идём. Может быть мы таким образом ищем себе достойного спутника жизни. Вот выйдем замуж за принцев из Арабских Эмиратов, сам потом за нас порадуешься.
– А сейчас живёте вы на что? «Я не такая, я просто жду трамвая!» Деньги, где вы берёте, бесплатные жрицы любви, родители высылают? Сомневаюсь. Работать надо, а не бездельничать.
– Нам иногда Наталя высылает из Японии, помнишь её? Высокая такая, с раскосыми глазами, из местных аборигенок. Сейчас она с японским якудзой живёт в Токио, у них там отдельный коттедж в пригороде и свой «Мерседес». Она япошку здесь в отеле подцепила, по вызову. Наши девочки к ней в Токио летали подработать танцовщицами, говорят клёво у неё так, даже прислуга малайская есть. Только вот сожитель её, япошка-самурайчик, маленький и старенький, на дедушку похож, и она всё время хочет от него сбежать.
В глубине души просительницам было даже приятно, что хоть кто-то беспокоится об их судьбе, и они соглашались с ним и обещали начать новую праведную жизнь с завтрашнего дня. Но благородный Прохор вскоре уходил, попив чаю и прочитав очередную лекцию о нравственности, а пристыженные девицы, поскучав несколько часиков в квартире, до двенадцати ночи, и посчитав, что для начала этого вполне хватит, решали:
– Ну, что мы как монашки в келье сидим, пойдёмте хоть прогуляемся, что ли, а то уже задницы квадратными стали от сидения перед телеком, – говорила заводила Ирка, и все сразу с радостью соглашались пойти немного потусить по злачным местам.
Но надо отдать им должное, чувство взаимопомощи у них было развито чрезвычайно высоко, как у всех наивысших существ. Если кто-то из них или их знакомых попадал в беду, то они все помогали ему, чем могли.
И когда Прохор сломал ногу на работе в заводе и почти два месяца лежал в городской больнице со сложным переломом, никто с работы не приходил к нему, а девчонки приходили еженедельно все разом. Поднимали шум в коридоре, изумляя больных в палате своей красотой, запахом дорогих духов и экстравагантным видом. Мужики, лежавшие в его палате, заслышав от Прохора об очередном их приходе, незаметно старались привести себя в порядок и даже побриться. Девчонки сразу набрасывались на Прошку, меняли ему постельное бельё, вытребованное чуть ли не с матами у санитарок, меняли нательное бельё, прокисшее от постоянного лежания на больничной койке, и даже мыли со смехом, вытирая его мокрыми полотенцами на зависть окружающих мужиков. И никогда ничего не просили взамен…
Но этой ночью, после расставания с Леной, Прохору поспать не удалось, в два часа ночи он неожиданно проснулся от громкого, протяжного, как стон, крика:
– Ва-а-ля-я! –женский голос с надрывом звал кого-то на улице, внизу у подъезда многосемейного дома гостиничного типа.
В нём он с недавнего времени жил, купив в рассрочку однокомнатную квартиру на четвёртом этаже. По ночам здесь часто раздавались крики и случались пьяные драки и на улице перед домом, и в длинных коридорах этажей, и в квартирках-комнатах, заселённых в основном молодёжью, к которым жители многострадального дома давно привыкли и старались не обращать на это внимания. И Прохор тоже вздохнул с сожалением по поводу прерванного сна, повернулся на другой бок и попытался опять побыстрее заснуть. Но через тридцать-сорок секунд душераздирающий крик повторился опять: «Ва-а-ля-я!», не дав ему даже задремать.
