Мишка проснулся от резкого скрипа дверей, шебаршения у порога, мычания телёнка. Рядом тихо посапывали младшие братья Наумко и Петрушка, а сестра Наташка спала на широкой лавке, укрывшись старой шубейкой. Свет тускло освещал избу, пробираясь сквозь растянутые бычьи пузыри на маленьких окнах. У стены примостился массивный деревянный стол с тремя тяжёлыми табуретками. С правого угла просматривалась икона Богородицы. Русская печь занимала треть избы. Поверху слоился дым, постепенно просачиваясь через дыру над печью на улицу.

«Корова отелилась» определил парень. Сквозь сон он слышал, как мать заносила соломы и стелила её под полатями, а тятька огораживал тонкими досками угол для телёнка. Потом стучал молотком, приколачивая доски, чтобы телёнок не выпрыгнул из за загородки. Мария и Иван быстро тихо и оживлённо переговаривались, а шёпот их звучал радостно. Телёнок родился, значит, будет молоко, а то без него жить скучно, и щи не забелены, и квас с хлебом недоел, и масло сбить не из чего. Пока затаскивали телёнка, избу выстудили. Мишка стянул с братьев широкую бабушкину шубу, укрылся свои плечи и ноги. Шубы на всех не хватало. Скоро заворочался, Петрушка, спавший с краю, хватил край шубы, оголил плечи старшего брата. Мишка слез с палатей, посмотрел на телёнка. У него мягкая шёрстка, белая звёздочка во лбу, маленькие копытца. Он шатался на тонких ножках, потом повалился на свежую солому. Мать принесла бутылочку с молозивом, сунула в руки Мишке – корми. Телёнок снова поднялся, пытался сосать, но густая масса стекала по его губам, мазала шёрстку. Мать копошилась на кухне, двигала утюгом чугуны, стучала вёдрами, отец принёс ведро воды, охапку дров. Они недолго задерживались у телёнка, давали сыну короткие советы. Неожиданно телёнок ухватил мягкими губами руку мальчика, стал сосать. Мишка догадался и вместе с пальцами подсунул в рот телёнку соску. Получилось. Телёнок спокойно сосал молозиво и устойчиво стоял на тонких ножках. На соломе было стоять теплее, чем на голом полу и не так дымно.

– Тёлочка, слава тебе господи. Рёбра широкие и звёздочка во лбу, молочная должна быть, – счастливо шептала Мария. Её худощавое лицо избороздили мелкие морщинки, серые всегда глаза смотрят недоверчиво, сухие губы всегда скорбно поджаты. Сейчас морщинки словно разгладились, тонкие губы робко улыбнулись.

Корова у них, Мишка слышал, уже старая, пора менять, вот тёлочку они и вырастят ей на замену. Зимой у них под лавкой на кухне жили куры и петух, который будил рано по утрам. Потом на неделю мать заносила игривых ягнят. Сейчас пришло время спасаться от мороза тёлочке. Следом поднялась Наташа, слезли с палатей младшие братья. Дети сгрудились у телёнка, робко дотрагивались до его шёрстки, уважительно смотрели на брата, который кормил телёнка. Мать в то утро дольше молилась перед иконой, мальчишки тоже старательно крестились и шептали молитву. Потом ели тюрю из кваса, измельчённого лука, кусочков варёной редьки и хлеба. Мать ради рождения тёлочки, дала ещё по яичку и вареной репке. Наташа, как всегда, села за прялку. И Мишку родители отпустили гулять. Братьям оставалось сидеть дома и смотреть, как Мишка скатывается с горки. Хотя что через мутные пузыри мало что увидишь. Им тоже хотелось на улицу, но старые валенки у них были одни на всех детей.

У Мишки есть свои санки, они такие же, как настоящие сани, только без оглоблей и намного меньше. Он достаёт их из дровяника и выкатывает на улицу. Снег блестит на солнце, слепит глаза. На густых ветках тёмной черёмухи расшалились воробьи. На крыше сидит лохматая ворона. На частоколе, огораживающий огород, скачет белобокая сорока. Утоптанная тропка, по которой жители пробирались на главную улицу, поднялась под ровным слоем снега. За четыре дома отсюда протекала речка Ветлуга. На её берегу жили Марфа и Митрофан, бабка и дед Мишки. Через речку был построен дощатый мост, соединявший оба конца деревни. Там, вдали сверкала луковка церкви, а чуть выше стоял просторный барский дом с флюгером, верандой, людской и другими хозяйственными пристройками. По обеим сторонам дороги раскинулись барские поля и луга. Ещё дальше стояло большое село Шаклеино, туда по субботам съезжались окрестные крестьяне, продавали свои изделия, масло, яйца, шерсть. Туда Иван иногда тоже возил на продажу плетёные из ивняка корзины и короба, складывал их друг в друга, так они занимали меньше места. Иван плёл и «морды» для ловли рыбы. Но он их не привозил, слишком они были громоздкими, он лишь говорил, что может изготовить, если будут заказчики.

По эту сторону речки, по обеим сторонам дороги, тянулись крестьянские наделы и покосы. Дальше дорога уходила в дальнее большое село Лазанево, до которого было не меньше 20 вёрст. Оттуда иногда в деревню приходили странники и нищие.

Среди деревьев и кустов выделили место для пастьбы коров. Поскотину огородили, чтобы скотина могла бродить сама по себе, не отвлекая крестьян на пастьбу. Лошадей ребятишки угоняли в ночное, их пасли сами. Но чаще всего лошадей стреножили и отпускали бродить по деревне. Берега речки густо заросли ивняком, служившие Ивану сырьём для его изделий.

Навстречу Мишке выбежал его давний дружок Петька. Он тоже был в лаптях, в перетянутой бечевой шубейке, с такими же санками. Ещё издали Мишка громко прокричал дружку: «Поехали кататься с горки! Я вот до тех кустов докачусь, спорим».

– Там опасно, лёд очень тонкий. С крыши уже неделю как капает, – остудил его пыл Петька. Только Мишке удалось пару раз докатиться до кустиков на том берегу, и он хотел похвастаться своим умением дружку. Зимой они всей ватагой катались, но прокатиться до того берега не у кого не получалось. Тогда Мишка догадался и перевернул санки задом наперёд, верёвочку протянул между полозьями, чтобы она не мешали при катание. Сам отступил на три шага и с разбега заскочил на санки. Сейчас он сделал именно это, санки стремительно понесли его через широкое белое полотно реки. Мальчик уже торжествовал победу, но неожиданно санки пробили лёд, и ледяная вода мигом добралась до его колен, смочила онучи и лапти.

– Ты только сразу не вставай! Ты перевернись набок и скатывайся на крепкий лёд. Дружок бежал на выручку. Немного не добегая до полыньи, он лёг на живот и за верёвочку вытащил санки из воды. У Мишки от холода стучали зубы, ноги заледенели.

– Попадёт тебе от мамки и тятьки, он тебя непременно выпорет. Мне вот попало, думаешь, я не пробовал, тоже искупался. А ты можешь у бабушки Марфы с дедом Митрофаном спрятаться, там обсушиться и домой прийти уже сухоньким.

Мишка согласно кивал головой. Он, неуклюже переступая отяжелевшими лаптями, поспешил к дому, а приятель тащил за ним его и свои санки.

Изба, куда мальчики зашли, была очень похожа на Мишкину. Тоже дощатый пол и стол, широкие лавки и палати, икона Богородицы в переднем углу. Печка занимает почти треть избы. Сгорбленная старушка в белом платке и цветном фартуке, мать Марии, встретила их у порога.

– Что, искупался! А я смотрела за вами из окна, наблюдала. Скидывай всё с себя, быстрей скидывай и мигом на печку, недавно только протопила, ещё остыть не успела.

Она сама, не дожидаясь, пока внук замёршими руками расшнурует лапти, скинет онучи, раздела Мишку, подтолкнула его на печку. Там уже лежал дед Митрофан.

– Тоже заболел, – говорила хозяйка, отжимая онучи и ставя их вместе с лаптями на просушку. – Дед не по своей глупости заболел, болезнь сама к нему привязалась, видимо, за грехи наши. Ты постучи там по стенке, сильнее постучи, пусть болезнь испугается и убежит. А я помолюсь за вас обоих.

Петька тоже решил помолиться, он встал рядом с хозяйкой на колени и зашептал молитву. Мишка не верил, что громким стуком по стене можно испугать болезнь, а молитва поможет вылечиться. Но бабушка попросила, и он выполнил её просьбу. Рыжий кот ничему не верил, он тёрся о ноги молящихся, а потом запрыгнул на печку.