— Слушь, салага, — говорил голос, — ты ведь из бойцовского клуба, верно?

     — Какого-какого клуба? — переспросил, не дав ответить, другой "дед".

     — Да есть такой "Бойцовский клуб", одеваются в кольчуги, шлемы и рубятся деревянными мечами. Так ты оттуда, спрашиваю?

     — Да, — ответил молодой голос, которому сиё крутое занятие н добавило ещё уверенности, — Но к нам трудно поступить, мы не…

     — Да я не об этом. Вы от себя выгнали одного моего друга, так он в пику вам всё раззвонил, все ваши секреты. Вы что там, носите кольчужные плавки? Чтоб свою "бойцовость" всё время ощущать, не только, когда рубитесь?

     — Я… э-э… да мы не…

     — То-то я смотрю, все в трусах, один ты в брюках. Расстёгивай-расстёгивай, дай посмотреть. — Звук возни, толчков. — Ого, они что, серебряные или просто проволока такая? Ах да, он говорил, что вы там все на здоровье помешаны. Эй-эй, не того, придержи его, ребята!

     Судя по звукам, "деды" проявили солидарность. Им тоже было интересно, как это парни носят.

     — Ой-ёй-ёй, — молодой голос взял высокие ноты. — Не жми, не надо, они же мягкие…

     — Да, защита никудышная. Разве если мечом в живот ткнут, чтоб не рассекло. Но постоянно ходить в этом — круто! Особо крутые и ссут сквозь, а?

     — Да я только учусь. — И тихим голосом, слышным только Еве, ругнулся: — Вот раззвонил, гад!

     — Вот и покажи, чему научился. Ну-ка, ребята, сажай его на унитаз!

     Возня, стуки, приглушённые вопли. Рот бедняге, верно, закрыли рукой, он мычал.

     — Да ты давай, давай, сливай! Чего зажался. Может, нажать тебе на животик? Меча тут нет, так мы шваброй. Возьмите, ребята, вон там: в углу стоит, ткнём ему. Что? Не надо? Ну так тужься, тужься, выдавливай. С пережатым оно, конечно, не сладко.

     Послышались короткие плески. Еве чуть не стало дурно, её тело чуть не подвело.

     — Стой лить! — вдруг рявкнул "дед". — Словно девчонка, сидя, тужась. Ф-фу, да у тебя растекается по проволоке. Струёй что, не можешь? Поставьте его, ребята. Лицом, лицом к унитазу.

     — Дайте обтереться, — глухо попросил молодой голос. — В брюки ведь сочится.

     — Ну, оботрись. — Шаркающие звуки. — Словно подмылся, да? А теперь натянем плавочки на пупок, перекинем хозяйство. Р-раз!

     — Ой! — по-девчоночьи пискнул "салага". — Не надо, отпусти, ну пожалуйста, я уже всё. Ой-ёй-ёй, ну туго же, кольца, они режут. Отпусти, ну!

     — Зато как всё вперёд вышло — как у настоящего мужика. Ссать стоя надо, не знал? Вот и давай, сливай остатки. Одной струёй давай, если растечётся, то прямо в брюки. Ну! Чего медлишь? Сплющить тебе животик?

     Ева помертвела. Обращались не к ней, но её живот и так плющило.

     — Не надо! Я сам, я сам. Сейчас вот. У-у-у! Ой-ой!

     — Видишь, как хорошо? В брюки самая малость попала. Отпустите его, научился он. Где только такие плавки берёте?

     — Нам выдают. А… умыться?

     — Ладно, умывайся, заслужил. Потом за дверью меня подожди, спрошу что-то про твой бойцовский клуб.

     В кабинку проникло тяжёлое мужское дыхание — как после пытки. Даже постанывал парень, так ему раздавило всё там.

     Что ещё говорила Кира? Ага, что нельзя лишь зажиматься. Жидкости несжимаемы, или сфинктер проломит, или в почки пойдёт. Заперла в одном месте — будь добра указать путь в другом. Представь, что выпускаешь струйку через пупок, а сама расслабляй, расслабляй живот в этом месте. Наглядно представь во всех подробностях. Где легко, туда глупые и суются, в том числе моча. Станет она тебе заполнять вершки пузыря, живот выпучит, выше пупка пойдёт. Главное — не ёкнуть, не дёрнуться, ничем не показать, что обманула дикий поток. Пусть сам догадается, когда стенки растянутся донельзя и станут давлению противостоять. Но дело сделано, от сфинктера ты врагов увела на время, а за это время может и шанс выпасть трусики спустить безнаказанно и присесть.

     Тем, кто беременел, легче, они привыкши к долгому растяжению живота, мышцы зазря напрягать не будут. У них всё лимитирует один пузырь, его натренируй, и ты непобедима. Только вот после долгого терпежа струя в муках рождаться будет.

     Ева никогда не беременела, даже не думала об этом, и ей легче не было.

     Внезапно мученица поняла, что боль скорешилась с резинкой трусов, заставила врезаться в тело. Ух ты, выпятилось у меня, как приличная грудашка, а трусы, словно лифчик, её держат. Но давят, давят, ох как жмут! В конце концов, выйти она сможет, только когда никого не будет, а в трусах или без…

     Ева начала их стягивать. Это оказалось не так-то просто. Нужно было дать отдохнуть сфинктеру, чтобы он, набравшись сил, позволил оторвать руки от уретры, потом растопырить пальцы обеих рук и осторожно просунуть их между кожей и резинкой, принимая на себя её давление на живот, и ни в коем случае не щёлкнуть. Не щёлкнуть ни в коем разе! Потом аккуратно тянуть вниз и чуть вперёд, освобождая выпятившуюся на ладонь (!) верхушку живота, твёрдую, как камень. Ни в коем случае не усилить где-либо нажим! Только ослаблять и ослаблять.

     Вот живот освободился и сразу вывалился вперёд, составив компанию грудям. Сгибаться в пояснице или поднимать ноги — надо было найти способ наименьшей боли, чтобы окончательно снять трусы, выпростать из них ноги. Но вот и это удалось, и наша героиня почуяла небольшое облегчение. Рубец от резинки горит, но почесать нельзя, даже дотронуться невмоготу…

     Салаги, верно, баловались, потому что сверху на Еву брызнуло несколько капель. От неожиданности она дёрнулась и чуть было не упустила. Груди мгновенно затвердели, соски выпятились и заалели. И тут боль отыгралась за своё поражение на трусах. Поняла, стерва, что всё уже дошло у меня до ручки, что осталось совсем чуть-чуть, чтобы заставить сдаться.

     Девушка вдруг почуяла, что если сейчас не застонет в голос, то не выдержит. Но намордник не спасёт. Что делать? Повинуясь какому-то инстинкту, она сорвала с себя намордник, сунула в чашки смятые трусы, туго скомкала в кулаке, потом запихала всё это в рот и затянула завязки на затылке.

     На глазах выступили слёзы, сухой прижатый язык ощутил что-то горьковато-солоноватое, шибанул запах подмышечного дезодоранта. Эластичный комок заворочался, стал разворачиваться, прижимать язык и распирать щёки. Даже в глотку полезла какая-то лямочка, душа, чуть не заставила закашляться. Напряглась, задержала дыхание, сдюжила! Теперь можно было стонать без опаски — наружу донесётся лишь слабое мычание, а если уткнуться носом в угол (руки от живота не оторвать, уже и уставать начали слабенькие девичьи мускулки) — то и вообще не слышно, вибрацию поглотит стена.