Мимо прошли двое, постарше абитуриенток выглядели, поосвоеннее в корпусе. Судачили:
— Помнишь, Тайка говорила, малы ей трусики, что мы ей на рождень подарили? Ничего не малы, просто по телу идут впритирку, побрилась она и натянула. Поверх — юбочку на два пальца длиннее. Сидит на тестах, время от времени руку к бедру опускает, почёсывает. Почесала близко к талии, и вдруг взгляд опустила. Ого, как обтянула лонная косточка, аж блестит, и белый шёлк ровно-ровно уходит так в "туннель". Раньше-то трусы обыденные носила, всё смазанно, никакой красоты. А тут такое! Ну, она и стала смотреть, не одёргивая. Вдруг смотрит — дежурный идёт, высматривает, кто под парту смотрит. Она сразу — шмыг глазами, и на тесты. А юбочка завёрнутой осталась. Ну, дежурный вокруг походил-походил, потом и другие стали подниматься к ней, проверять. И только когда снизу снова зачесалось, она всё поняла. А чего? Это как от купальника, всё прилично. И жарко к тому же.
Ева поёжилась. Неужели так правда? Ужасно застенчивый у неё вид. Но кого стесняться? Некого. Никого. Странно… Девчонок шесть-восемь ушло облегчаться раньше них, уже и возвращаться должны, не по литру же выкапывают. Может, тужатся, стремятся выдавить, а ничего не идёт — нужда их липовая, от нервов. Потом трусы натянут, расслабятся — тут-то и прыснет. Впрочем, нервная да стеснительная и не выйдет по нужде, лопнет скорее. Но почему же никто не выходит?
Стукнула дверь. Кира аж сияла.
— Всё в порядке! Держи! — Она стала было выводить руку из-за спины, но в это время дверь туалета снова приоткрылась и из-за неё высунулась голова молодой женщины.
— Для неё? — спросила она, Кира кивнула. — Сразу после теста, не забудьте. Ну, сами знаете. — Голова скрылась.
Кира воровато озирнулась.
— Вот, держи, — протянула она руку, в которой была зажата большая бумажка и маленькая пачечка. — Или нет, давай я тебе сама прилажу.
Карие глаза критически осмотрели щупленькую девочкину фигурку. На Еве были малиновые бриджи и белая маечка без рукавов, на ногах — летние туфельки.
— Наверное, лучше на спину, — бормотала Кира, оглядывая кисейный верх и сгущающуюся ниже атласную белизну. Повернула подругу, на спине майка полосатилась, померила пальцами, девочка поёжилась. — Да, сюда и приладим. Только ты не порви, когда вытаскивать будешь. И осторожнее — те дядьки ничего не знают, с ними не делятся.
— Погоди, — взмолилась Ева, чуя, как деловитые пальцы отгибают низ её маечки. — Что ты туда суёшь?
— Вот, смотри. Всё честно, без обмана.
Это был сложенный вдвое большой плотный лист, из которого торчал ещё один листок, вполовину. Густо пестрел печатный шрифт, сверху красовалось: "Государственный тест по истории РФ. Вариант N…"
— Большой, а мять нельзя, — бормотала Кира. — У меня под курткой, тебе на спине спрячу. Давай! — Она взяла листок из рук Евы, зашла со спины.
— Только застёжку не задень! — умоляла Ева. — Расстегнёшь мне весь лифчик!
Она не любила вспоминать, когда и как это случилось в школе, помнила только острое чувство стыда, когда зажатая грудь вдруг ощутила непрошенную свободу. Оголилась будто! Нет-нет, застёжка — это святое, она её несколько раз перед выходом из дому проверяла, закидывала назад руки. Своего рода навязчивость.
— Ой, ой, расстегну я ей, титьки выпущу, — приговаривала Кира так дурашливо, что обидеться было никак нельзя. — Было бы чего выпускать! Слушай, Ев, ты бы носила маечки в узенькую полосочку, они так рельеф подчёркивают, что боже ж мой! Сама видела. Лопатки, к примеру, выглядят как средний бюст, эротично так. А чего? Чего нам зависеть от капризов освещения и ракурса взгляда, то ли видны наши прелести, то ли едва заметны, теней, видишь ли, нет. Мелкая полосочка так и готова искривиться, всё и вся твоё показать, подчеркнуть. Некоторые даже ниже талии носят, страшно сказать — пупок прикрыт, зато животик так выпукло-выпукло выглядит, хоть не щупай — ничего нового. И твой… э-э… бюст смотрелся бы как весьма и весьма приличный, пока в профиль не повернёшься. Нет, я дело говорю. Хочешь, вместе пойдём, выберем тебе стопку маечек, топиков? Всё равно надо городской одеждой обзаводиться. Я всё деревенское, что мне давали в дорогу, выбросила.
— Нет-нет, — лепетала Ева, стараясь помельче дышать, ибо засовываемое делало из лифчика прямо-таки "испанский сапог", грудная клетка едва не трещала. — Я потом… когда освоюсь… уф-ф!
Мечтая о просторе, она вспомнила топик одной из ушедших в туалет, виденной со спины, идущей к двери. На спине прямой (не бубновым тузом) квадрат, и от его углов уходят узкие косые полосы, две через плечи, две по бокам. Что же спереди? Какая там конфигурация? По крайней мере, лист бумаги там не спрячешь, и если девушка стесняется "лифчикового" зада, то такой квадрат для неё — самое то.
Верхняя кромка листка упорно лезла вверх, шелуша кожу.
— Будь маечка подлиннее… Не всё же пупок казать. Да тихо ты! Не расстегну я, только оттяну, листок просуну и прижму. Не захотела ты зайти, там бы мы обделили всё в лучшем виде. А бюстак у тебя клёвый, ух, как пружинит. Фирма! Вот так. — По спине, оглаживая, провели руками. — Всё в порядке. Теперь держи ключ.
Ключом оказалась пачечка тонкой папиросной бумаги, испечатанная мельчайшим шрифтом.
— Сделаем вот так, — Кира разделила её на две равные доли, одну сунула подруге, со второй подступилась спереди. — Засовывай в правую чашку, а я в левую. Как раз грудь твоя поправится, а то атласно, да плоско.
Ева испуганно следовала командам, не возражая.
— Учли прошлый опыт, — приговаривала бывалая, прилаживая тайничок к грудке, подгибая, стараясь сделать форму. — Отслои один листок и скатывай с него ответы. Если засекут, не жди, когда подойдут и отберут, а мни и суй в рот. Фиг чего докажут! А когда отойдут, ты потихонечку отслои второй листочек — он такой же — и валяй с него. Сверху у тебя кисея, приладим снизу, вот так, снизу за ними и лезь, нагнись к столу и подлезай, майка у тебя не очень тугая. Ловко придумано, верно? Только ты чередуй груди, будто младенца кормишь, чтоб симметрично всё было.
Щёки Евы пунцовели, того же цвета сосочки ягодками сидели в колющих нежную кожу бумажных кульках. К счастью, в коридоре никого не было.
Да, именно соски придавали ощущение больших безобразных грудей, который таковыми ни в коем случае не были. Большие, красные, какие-то неопрятные, торчащие. Как ни прилаживаю, ни уговариваю побледнее стать — ни в какую. Как какое чувство испытаю посильнее — они, чую, шевелятся, встают. Стыжусь я их, а стыд этот на все груди переносится, будто это они большие до безобразия. А они крохотные. Такой вот раздрай, и вряд ли корсет поможет. Водой холодной? Пробовала — простужаюсь. Лёд приложить — больно и ещё краснее. Верно, ничего не попишешь.
Она подвигала руками. Чувствуя, как грудки (да чего там — грудная клетка) прижимается к жёстким чашкам с толстой "подкладкой", Ева с изумлением ощутила, что эти чашки в чём-то сродни лопаткам, только спереди — так же служат опорой рукам. Теперь, отводя руку, ты чувствуешь поддержку и сзади, и спереди, знаешь, что если придётся вести руку с силой, у неё есть, на что опереться, хоть символическая помощь, а будет. Поменьше стало в плечевом поясе свободы — сестры слабости, побольше стеснения — брата определённости и уверенности в своих силах.
