Я исключил из своей жизни груши и жёлтый цвет. Но запах мерзких плодов преследовал меня даже в этих каменных джунглях.

Доктор М. считала, что мне нужно столкнуться со своими фобиями лицом к лицу. Но при виде груш на ее столике я цепенел, а когда она пришла на сеанс в жёлтом жакете, потерял сознание. Тогда Доктор М. решила применить гипноз. Я особо не надеялся на результат, но необъяснимая симпатия к моему психотерапевту заставила меня подчиниться.

– Мы начинаем, Билл. Закройте глаза и сосредоточьтесь. Нужно мысленно перенестись в самое дискомфортное для вас место. Туда, где вы спрятали свои страхи и потеряли себя. Помните, мы ищем не груши, мы ищем вас.

Шоковая терапия. Клин клином. Фантомный вражеский запах заполняет мои ноздри. Слегка кружится голова и щиплет в носу.

– Доктор! Я снова слышу его! – широко открываю глаза, шумно втягивая воздух. Кажется, кислород в моих лёгких перебродил в грушевый сидр.

– Знаю, – сидящая напротив девушка выглядит знакомо, но непривычно. Никаких очков, на голове шапочка. Она поджимает под себя ноги в жёлтых махровых носочках.

– Что происходит? Где мы? – я мечусь по комнате, не узнавая кабинет моего психотерапевта.

– Мы там, где все началось, – шелестит доктор М., зябко потирая ладони.

Это какая-то злая шутка, фарс, манипуляция! В попытке скрыться от навязчивого запаха гнилых груш, бросаюсь к двери. Она поразительно тяжёлая. В нос ударяет влажный воздух. За порогом густой туман. Угнетающая грушевая вонь. Со стоном захлопываю дверь.

– Мы в моем подсознании, – выдыхаю обречённо. – Здесь от груш и жёлтого цвета никуда не деться.

– Абсолютно верно, – нараспев произносит доктор М.

Она разливает чай из заварника без ручки. Чтобы не обжечься, сняла носочки и обернула ими ладони. Ее взгляд прикован к льющейся из носика струе.

Почему-то этот незамысловатый ритуал вводит меня в ступор.

– Что вы видите, Билл? – доктор М. не смотрит на меня, ее глаза, направленные вниз, полуприкрыты розовыми веками. Но она будто в моей голове.

… – Билли! – кричит хорошенькая кудрявая девочка лет пяти.

– Билли, иди пить чай!

На маленьком колченогом столике расставлен тонкий фарфоровый сервиз.

– Нельзя брать бабушкин сервиз, Энни! Ма мне голову за него оторвёт!

Восьмилетний Билли в отчаянии грызет ноготь. Со своевольной кузиной Энн спорить бесполезно.

Дерзкая девчонка в жёлтых спущенных носочках, чавкая, жуёт грушу. Сок течет по подбородку. Энни держит огромный плод в правой ручонке, а левой пытается разлить чай из хрупкого заварника. Кипяток плещется мимо чашки.

– Ай! – взвизгивает Энни. Прыгая на одной ноге, опрокидывает столик. – Горячо!

Билли не слышит ни ее криков, ни звона разбившегося чайника. Он лишь видит осколки, огрызок и одинокий жёлтый носочек в дымящейся лужице. Где же второй?

– Где второй носок, Билл? – спрашивает доктор М.

– В горле у Энни, – мой голос звучит спокойно. Впервые за много лет запах груш не преследует меня.

– Это ты, Билл?

– Да, – отвечаю безразлично.

– И что ты сделал потом?

Хмурюсь вспоминая.

– Я вытащил носок изо рта Энни и засунул туда огрызок. Все подумали, что она подавилась грушей.

– И никто не узнал?

– Никто, – эта мысль согревает.

– Обернись, Билли, – в голосе доктора М. звучат незнакомые металлические нотки.

Мальчик, склонившийся над телом Энни, медленно поворачивает голову. В дверях стоит маленькая темноволосая девочка. Ей не больше трёх. Подружка кривляки Энн. Как же ее зовут? Девочка смотрит карими глазами, обрамленными розовыми веками.

– Эмили? – удивлённо произносит Билли.

Девочка хлопает в ладоши и произносит голосом доктора М.:

– Проснись, Билл!

«Мама»

 Щемящее чувство в груди опоясало и сдавило легкие. Сердце, словно птица в тисках, затрепыхалось, поднимая кровь к вискам. Тук-тук-тук…слышишь, как бьется, мама?

– Мама,– протягиваю последнюю гласную, но вместо звука изо рта вырываются пузыри воздуха.

Темные воды озера обвивают шею и затягивают в омут. Страх пробирается внутрь вместе с жидкостью. Я пытаюсь открыть глаза, но озеро сильнее. А я маленький.

– Помоги, мама,– из последних сил поднимаю веки. Напротив, в такой же позе мальчик. Он замирает и вторит моим движениям. Это я?

Кто-то хватает за ворот и тащит вверх. Хочу увидеть того, другого меня. Спасите его. Меня!

– Сэм, – слышу знакомый голос,– Сэм,ты задремал.

Мама убрала волосы с моего лба шершавыми тёплыми пальцами и посмотрела в глаза. Сколько помню, у неё всегда был грустный взгляд. Она редко мне улыбалась и часто ругала. Потом извинялась и долго плакала в своей комнате.

Отец умер давно. В ту весну я закончил 3 класс и хотел порадовать родителей оценками. Но папа лежал неподвижно, а мама снова с ненавистью смотрела на меня. Никогда не понимал, чем я провинился.

– Мам, ты чего?– улыбаюсь и беру ее ладони в свои, но она одергивает руки,– собралась?

Неспешно накидывает кофту, приглаживает волосы, и мельком глянув в зеркало обувается.

Меня зовут Сэмуэль Джонс. Сорокалетний уборщик из городка Джозеф, что в штате Орегон. Год назад мне стал сниться один сон, где я тону. Каждую ночь или когда я просто закрываю глаза.

Моя мама, Лив Джонс, учитель начальных классов в прошлом, на мои расспросы пожимала плечами. Психолог разбирал образы и назначал антидепрессанты. Только картинка не уходила.

Однажды позвонила мама. Смена уже подходила к концу и я собирался домой. Она сумбурно объяснила, что ей надо со мной поговорить и попросила заехать. Дома меня ждал все тот же грустный взгляд, тарелка супа и 15 минут отдыха.

И вот мы в машине. Направляемся к озеру Уоллоуа, что в полутора километрах от города. Мама смотрит в окно и вытирает глаза.

– Ты плачешь?– странное чувство нарастает внутри,– мам, почему ты плачешь?

Она молчит и мотает головой. Тревога и страх делают новый виток в районе сердца. Щемит так, что становится трудно дышать.

– Мам, знаешь, так хочется, чтобы ты меня обняла,– горло сдавило горечью обиды,– ты почти никогда не обнимала.

Она упирается лбом в боковое стекло и шумно всхлипывает.

– Ну–ну, мам, что на тебя нашло?– пытаюсь вытереть слезу с ее щеки,– обойдёмся без объятий. Что я маленький?!

Парковка у озера оказалась пустой, мало кто приезжает сюда среди недели днём. Горы на том берегу насупились, сердясь на нарушителей покоя. Вода, будто кленовый сироп в пиале, темная и вязкая лениво пошла рябью.

– Возьми плед, Сэм,– мама открыла дверь и разулась.

Мы сели почти у самой кромки. Глубокий вдох хвойного, сырого воздуха защекотал нос и я закрыл глаза. Совсем рядом лодки ударяются друг о друга. На мгновение мне показалось, что я слышал этот звук уже. Пытаюсь выудить из памяти воспоминание, хмурюсь.

– Вас было двое.

Ее слова приводят меня в замешательство. Они преступно медленно проникают в уши. Оглушают. Я  вскакиваю на ноги и начинаю мотать головой, стряхивая глухоту.

– Сэм, сядь. Прошу тебя.

Ноги подкашиваются, и я усаживаюсь рядом с пледом.

– Вас было двое. Ты и Стивен. В тот день Гарри привёз нас сюда и уехал на работу. Я плохо спала ночью и меня разморило. Господи, как же трудно…Вам было по три года. И вы не умели плавать,– она запнулась и обхватила руками лицо.

Тело бросило в жар, сердце забилось где-то в районе рта. Казалось, ещё немного и я выплюну его на серый песок.

– Вот там, – она указала на место в паре метров от нас, – вы лежали, –  глухой стон вырвался наружу, – он был сильнее. Понимаешь, думала, я успею помочь. Понимаешь, Сэм?

Мне хотелось бежать. Далеко. Туда, где нет маминых глаз. Нет этого сна со Стивеном. Гулким эхом его имя стучало в висках. Стивен. Стивен. Стивен. Он был сильнее. Обрывки фраз врезались мелкими осколками.