Она посмотрела на дверь. Наверняка пришла какая-нибудь подружка и принесла две модные кофточки, а директриса не может выбрать, какую взять. Начальство в девять утра с проверками не ездит.

Секретарша докрасила ресницы, осмотрела свою лошадиную морду в зеркальце пудреницы, куда оно полностью не входило, и пришлось разглядывать его по частям, потом, недоуменно хмыкнув, откинулась на спинку кресла, вперив нахальные глаза в посетительницу.

У секретарши на столе стояли компьютер с дорогим лазерным принтером, факс, телефон «Панасоник», мобильный телефон, а рядом со столом громоздился большой цветной ксерокс, в углу телевизор «Филипс», на нем двухкассетный видеомагнитофон «Сони», большой персидский ковер на полу, три на четыре, закипал бошевский чайник. Вроде бы обычный набор оргтехники, хотя для муниципального Дома ребенка обстановка приемной не в меру роскошная, не говоря уже о мебели и больших кожаных креслах. Интересно бы узнать, что стоит в кабинете директрисы.

Секретарша заварила традиционный «Липтон» в пакетиках, высыпала чешское печенье на блюдечко, поставила сахарницу, все из сервиза, расписанного под «Гжель», понесла в кабинет, плотно закрыв за собой дверь и бросив предупредительный взгляд на посетительницу. Вернулась с пустым подносом.

— Долго там еще? — спросила Асеева.

— Кто их знает. Коньячок пьют. «Наполеон», французский. И тортом закусывают.

Три последние реплики вывели Нину из себя. У нее даже в глазах от злости потемнело. Она поднялась и, не взглянув на секретаршу, прошла в кабинет.

— Извините… — Асеева запнулась, потому что забыла имя и отчество директрисы.

За столом спинами к вошедшей сидели двое посетителей: мужчина и женщина. Последняя обернулась, и Нина узнала Таньку Жуковскую.

— О, привет, подруга! — радостно бросила она.

Директриса милостиво улыбнулась ей, как старой знакомой.

— Я прошу прощения, но вы обещали мне биографии матери Саши Смирнова и другие материалы…

— Ах, да! Но я передала ее Наде, секретарю!

— Спасибо, извините!

— Нин, ты спешишь? — спросила Жуковская.

— Вообще-то да.

— Ну подожди, мы тебя подбросим! Мы сейчас!

Асеева кивнула, вышла в приемную, взглянула на часы: девять двадцать пять.

— Послушайте, вы что себе позволяете? Врываетесь без стука в кабинет, как у себя дома, а меня из-за вас с работы уволят!

— Если вы мне сейчас же не отдадите биографию Смирновой, которую вам утром передала ваша начальница, то я добьюсь, чтобы вас уволили! — в ярости выпалила Асеева, жалея, что потратила столько времени из-за тупоголовой секретарши.

— Одну минуту… — Та открыла служебную папку и увидела две странички биографии, анкету и справки. — Вот возьмите! Она положила, а мне ничего не сказала…

— А посмотреть лень было?!

Большая стрелка часов переместилась на пять минут вперед, и Нина решила не ждать подругу, двинулась к выходу, и тут ее окликнула Танька:

— Асеева, вот и мы! Едем, едем, я тоже спешу! Пошли! — Она подхватила подругу под руку. — Юрий Васильевич, не отставайте!

Нина оглянулась. Спутник Жуковской поцеловал руку директрисе и заспешил следом. Жгучий брюнет, холеный, вальяжный, еще не располневший, хотя брюшко уже намечалось, одетый с иголочки, с красными полными губами, заспешил следом за ними.

— Как тебе этот красавец? — шепнула Татьяна.

— Мне такие не нравятся, слишком приторный.

— Ты любишь уродцев!

— Почти!

— А я запала! У него такой парфюм, я балдею, как кошка! Ты же знаешь, я слаба на запахи!

— Чего он хочет? Тоже кого-то усыновить?

— Наоборот.

— Что значит «наоборот»? Сдает своего ребенка?! — испугалась Асеева.

— Да нет, совсем не то!

Но объяснить, чего хочет вальяжный Юрий Васильевич, Татьяне не удалось. Он догнал их, окутав облаком приятных запахов, познакомился с Ниной, тут же заявив, что они вместе смотрятся неотразимо, домчал на своей «вольво» Асееву до самой работы.

Жуковская выскочила следом, догнала подругу, точно забыв сообщить ей самое важное.

— Ну как он тебе?

— Ничего особенного.

— Ну ты даешь! Такой мужик! У меня даже мурашки бегут по коже! Я даже готова ему в машине отдаться! Ладно, я помчалась, а то он ждет. Смотри, Новый год у меня! — Ее глаза уже полыхали ведьминским огнем, и Асеева ничего не смогла ей возразить.

Татьяна, бросив эти слова, убежала, а Нине пришлось потратить немало сил, чтобы привести свою душу в порядок. Она не любила столь резкие переброски, как и беспричинные влюбленности. Для нее все это происходило сложнее. Постепенно. Она не любила с головой бросаться в омут. Не привыкнув, не поняв человека, который ей нравился, Асеева никогда бы не бросилась в его объятия, тем более в машине или даже на чужой постели. Стоя в подъезде незнакомого дома, она никак не могла прийти в себя от одной мысли, что через несколько минут переступит порог чужой квартиры, и там они останутся одни, и Сан Саныч попробует ее обнять. Она не знала, как поступит, но само предположение бросало ее в жар, она пугалась того, что произойдет дальше.

«Может быть, я полюбила его? — спрашивала себя Асеева, поднимаясь на лифте, но так и не ответила себе на этот вопрос. — Неужели я полюбила?..»

Она помнила, как это было с Павликом, ее первым возлюбленным и мужем. Он случайно затащил ее к себе в мастерскую, стал показывать свои этюды, наброски, готовые картины, рассказывать о живописи, о своих любимых художниках: Рембрандте и Филонове, а потом как бы мимоходом спросил:

— Выйдешь за меня замуж?

— Ты этого хочешь? — удивилась она.

— Наверное, — сказал он. — Художнику нужна семья.

И она вышла. Павлик ей нравился. Любила ли она его? Если б ей тогда задали вопрос, она бы сказала: да. А может быть, и пожала плечами. Но матери Павлик не понравился, а Танька об этом не спросила. Она лишь ядовито заметила:

— Хорошего мужика отхватила! Одобряю!

А когда Павел ушел, уехал, бросил ее, то Нина даже не всплакнула, почувствовала облегчение, точно камень сняли с шеи, потому что Павлик изменял ей, водил баб в мастерскую, пьянствовал и врал, а она делала вид, что ни о чем не догадывается.

Асеева подошла к двери сорок первой квартиры и остановилась. Еще есть время уйти, позвонить из дома, сказать, что не получилось заехать, ее оставили на переговоры, и обрести прежний покой. Еще оставались секунды, чтобы сдаться в плен рассудку. Но она позвонила.

Смирнов встретил ее радостно, помог раздеться, проводил на кухню, где стол был сервирован на двоих. Горели две свечи, звучала «Маленькая ночная серенада» Моцарта, и Нина, заметив икру, семгу, маслины, красное испанское вино, кофейный ликер в красивой пузатой бутылке, неожиданно усмехнулась:

— Вы кого-то ограбили? Чья это квартира?

Смирнов провел ее в комнату, указал на портрет. Асеева долго его рассматривала.

— Я так понимаю, что это ваша сбежавшая жена, — вдруг догадавшись, нарушила молчание Нина.

Он кивнул.

— Красивая женщина, — помолчав, проговорила Нина. — И такая несчастная, стоит лишь заглянуть ей в глаза!

— Так неожиданно все получилось, я ничего не знал о ней, ни этого адреса, вообще ничего, и вдруг в последний день случайно нашел рабочий телефон адвоката, который приезжал от ее имени на развод, я позвонил ему, он дал ее телефон, и вдруг мы встретились. Я до сих пор не могу прийти в себя…

— Тогда вы, наверное, знаете, что мой Саша не ваш сын, — не выдержав, перебила его Нина.

Сан Саныч, готовый произнести целую речь, неожиданно оборвал себя, кивнул, тяжело вздохнув, и опустил голову.

— Я вас не виню, так бывает, когда долго ищешь свою кровинку, которую не видел пять лет, и в каждом случайном ребенке грезится наследник. Ничего страшного! — нервно улыбнувшись, успокоила Асеева фотографа. — Так бывает, что поделаешь, главное, что вы нашли своего сына! Он жив, с ним все в порядке?

— Да, я завтра его увижу!

— Я рада за вас!