«Как трудно встретиться с тобой…» Как трудно встретиться с тобой, лицом к лицу столкнувшись в буднях! И вновь непониманья боль и неизбывна, и подсудна. И этикета трафарет саднит, напяленный на чувства. В нём правды нет и жизни нет, хотя есть что-то от искусства… «Среди несбывшихся галактик…» Среди несбывшихся галактик прошу – не принимай всерьёз мой неулыбчивый характер, способный хохотать до слёз. Припомнив тайну скарабея, замри с вопросом невпопад — зачем в петлице орхидея, когда на платье сто заплат? Так помолчим без многоточий — молчание всегда в цене. Но плод раздора спел и сочен и снова предназначен мне… «Осенние поблёкшие цветы…» Осенние поблёкшие цветы я принимаю в их неброском виде, но огорчаюсь, коль спокоен ты и радуюсь, когда ты ненавидишь. А небо льёт на землю грустный свет. Скрипят на тропах мёртвые ракушки. И знаю я – и знаю много лет! — что, как они, ты станешь равнодушным. «Из незаметных превращений…» Из незаметных превращений проступит тот внезапный срок, когда по запаху солений зима восходит на порог. И снова будет править холод, построив замки изо льда, а у меня найдётся повод тебя оставить навсегда. Как простить? …И оказалось, в том я не права, что понадеялась – простить сумею слова твои любые. Но слова что поползли, ужалив, словно змеи — не понесла, прощавшая тебя. Теперь с собою не могу поладить. Боюсь, напрасно ангелы трубят, пытаясь мне напомнить о пощаде. Не знаю я, как сохранить свой дом?.. Как всепрощенья теплотой согреться?.. Ошеломлённо думаю о том, моё ль оно – отравленное сердце?.. Об одиночестве В таких ухоженных, уютных комнатах опять я, сильная, тобой не понята. Шальной экран поёт цыганским табором, а я лежу-реву — такая слабая! И края снова нет у виноватости. И ни к чему они — земные радости. «Обиды хлебнув без меры…» Обиды хлебнув без меры, над нею подняться силясь, я – жрицею тайной веры — венчаю тебя на милость. Ткань будущего сминая, взлелеяв разлуки пламя, небесная и земная — венчаю тебя на память. С судьбою уже не споря, твоей оставаясь частью, приговорённая к горю, — венчаю тебя на счастье. «И – вдаль. И – навсегда…» И – вдаль. И – навсегда. И – от тебя. Навеки — за исцелением души, разменянной с тобою на гроши, пролившейся слезами в жизни реку, — но уходящей всё же! Гнёт оков, как давний свой позор, я позабуду. Всё колдовство искусств, искусство мудрецов я приложу к душе – и верить буду. И возрождаться, воскресать, и – может быть – ещё собою стать посмею. Посмею жить и заново мечтать и просветлею поновленной душой, которой ты – чужой, чужой… Цена свободы Мои пространства вписаны в тупик сегодняшнего дня. Его невнятность проступила утром в намёке сновидений и нарастала час от часу, сгущаясь и роясь в пределах сизых комнат, в пределах мелкотемья. И вот уже они сошлись к глазку — пространства – к ёмкой точке. За дверью – ты. Звонок острее правды! День превратился в каменный мешок, и выхода моим пространствам нет! …Иначе нет, как разметать нас снова! «Зима. Снега. Холмы. Деревья…» Зима. Снега. Холмы. Деревья. И серый фон, и серый блик. Весь мир – застывшее безверье, и только неба слабый вскрик в том месте, где мерцает солнце дрожащей капелькой огня моей надежды! У меня ещё не раз слеза прольётся, Ещё не раз… Но, Боже мой, пусть плачет сердце над собой! «А где-то даль. А где-то близость…» А где-то даль. А где-то близость. А у меня дымок от кофеварки сизый в обрывке дня и пустота. Ни слова рядом и ни тепла. Никто ручным не встретит взглядом: – Ну, как дела? И не войдёт. Так трудно выпасть из суеты. А где-то даль. А где-то близость. А где-то – ты. |
