— Ну, — хмурая фигура Тима выросла передо мной. — Я его не понимаю. Взять так мало человек, когда путь предстоит через лес… И даже компасом не воспользоваться…
— Его мало кто способен понять, — я снисходительно улыбнулась, а мысли сошлись на том, что Джек ограничился отрядом из шести человек, потому что не хотел посвящать в свои тайны посторонних людей. И от осознания, что я не в числе «посторонних» (Джек не особо сопротивлялся моему желанию сойти на берег) в душе разлилось приятное тепло. А может быть, он просто понял, что я в любом случае отправлюсь за ним. И не ошибся. Отправилась бы, даже если бы не взял с собой.
Тим был в другом отряде — он с мистером Бергенсом и Коттоном отправлялся за пресной водой, и долгое время настырно уговаривал меня отправиться с ними, однако получил твёрдый и, может, слегка грубый отказ. Что поделаешь, если слишком навязчивые люди имеют свойство раздражать…
— Счастливого пути, — крякнул мистер Бергенс, подхватывая пустую бочку для воды. — И смотрите, мисси, не найдите на свою головушку новых проблем.
— Вам того же желаю, — я презрительно повела плечом, отвернулась, и зашагала за Джеком, который, бросив краткое «Туда», указал саблей на деревья и двинулся в путь.
В пути я успела десять раз послать виртуальные благодарности Тимми, который перед вылазкой выдал мне свой запасной комплект пиратской одежды вместо тесного и ползущего по швам платья. Конечно, одежда «кавалера» была заметно велика, однако, когда я отыскала на корабле ленту и подпоясала ею широкие высокие штаны, в которые послушно заправилась коричневая блуза, получился вполне себе сносный образ оверсайз. Он не сковывал движения, не цеплялся за все подряд веточки, корни и кустики, поэтому я в кои-то веки не боялась сделать шаг не так, чтобы одежда не порвалась прямо на глазах у матросов. Эти обстоятельства улучшили настроение и вернули боевой дух. Выделенная мне покоцанная сабля лихо разрубала кустарники, застилающие путь, а ставшие родными вонючие сапоги почти не скользили по листве. Джек упрямо плёлся впереди, всем своим видом демонстрируя занятость и отсутствие желания разговоров, отчего почти весь путь мы проделали молча, за исключением пары проклятий, вырвавшихся сами собой, когда каверзные ветви деревьев хлёстко били в лицо.
Впрочем, участь наша оказалась не столь тяжка, какой ожидалась: путь мы преодолели от силы за десять минут, большую часть из которых занял подъём на холм. Чем дальше мы пробирались в чащу, тем заметнее редели деревья, и сквозь них совсем скоро проглянулось пустое, выжженное солнцем пространство. Лес вытолкнул нас на большую пустошь, поросшую мелкой травкой и редкими деревцами. Пустырь холмился, тут и там земля обрывалась пологими склонами, и на каждом из четырёх достаточно крупных холмов, а также в низинах меж ними, понуро стояли хилые, полуразвалившиеся домики, пропечённые безжалостным солнцем. Внизу под ними струилась изумрудная лента реки, берега которой густо украшала зелень. Там было особенно много домов — чуть ли не добрая половина. Но райский уголок (коим он показался вначале), стоило подойти ближе — превратился в запустевшие одинокие покосившиеся лачуги. Я почувствовала, как уголки губ обвисают в разочаровании и, протянув преисполненное неудобством «Оу», робко пнула маленький камешек. Большая часть домов была в полном запустении и предавалась коррозии не первый год: местами отсутствовали крыши, в стенах чернели дыры, многие здания исполосовали трещины, некоторые покосились, постепенно сползая с края холма. Джек остановился позади меня: не надо быть психологом, чтобы понять: его глаза — нынче хмурые и мрачные — в последний раз видели это место совсем другим. Наверное, цветущим, полным жизни и доброжелательности. Запустение всегда очень тоскливо и одиноко. А если есть в этой деревне хоть одна живая душа, захочет ли он её видеть?
— Что встали? Вперёд. — Грубо бросил Джек. Отодвинув меня, он вприпрыжку, чуть ли не бегом — но в то же время очень скованно — замельтешил впереди. Я покачала головой и испустила тяжёлый вздох, отправляясь следом вместе с остальными матросами.
— Да-а, — философски протянул Гиббс над ухом. — С годами ничто не остаётся таким как прежде… Ни места, ни люди.
Отыскав более-менее сохранившуюся дорогу, мы с черепашьей скоростью шагали по деревенской улочке. Мимо проплывали оставленные повозки, развалившиеся торговые лавки, брошенные вещи и редкие дома. Всё это запустение вызывало неприятную дрожь по коже и веяло холодом: как будто в мире случился апокалипсис, и мы единственные, кто остались в живых. Страшно подумать: когда-то деревушка кипела жизнью, люди вели хозяйство, растили детей, женились, любили друг друга, а сейчас ничего этого нет. Что же могло случиться в таком мирном, спокойном местечке?
Ветер принёс откуда-то не издалёка звонкое «кукареку!». Я вздрогнула, взгляд заметался по округе в поисках источника. Если здесь есть петухи, значит есть и те, кто их кормит и разводит? Может, не все люди покинули деревню? Такая мысль, очевидно, посетила не только меня: Джек, предусмотрительно положив руку на эфес, остановился перед проулком. Там, за ним раскинулось большое поле, усеянное золотым океаном колосьев. У самого его края, иногда полностью утопая в злаках, горбатился человек, собирая урожай наперегонки с жужжащими шмелями и прочими насекомыми. Солнце заливало открытое пространство, и его чёрная тощая фигура заметно выделялась на фоне жёлтой нивы. Позади него раскинулась кибитка, около которой хлопотала пожилая женщина.
— Вот оно как, — Джек ухмыльнулся одной стороной губ. Я инстинктивно сделала шаг навстречу, но тяжёлая рука легла мне на плечо. Воробей покачал головой: — Не надо. Им ни к чему знать о нашем присутствии.
Я поджала губы и отступила. Мотив Джека стал понятен: в таком укромном поселении (где, вполне вероятно, эти люди остались последними), возникло бы слишком много вопросов о появлении новых людей. А если учитывать слова Гиббса о том, что здесь принято оставлять жилище умершего в покое, местные не будут рады, узнав, что мы явились пошарить в доме Розы Киджеры. После этой мысли до меня дошло, почему столько домов в запустении: значит, их хозяева ушли в мир иной. Со временем людей здесь почти не осталось, а те, чья душа ещё не покинула бренное тело, спустились ниже, к реке, где здания ещё выглядели пригодными для жизни.
На противоположную окраину деревни мы пришли в полном молчании. На отшибе, в обрамлении пожухлой травы, чернело пепелище. От того самого дома осталась лишь груда тёмных угольков, которые по прошествии пятнадцати лет едва ли можно было разглядеть на выжженной земле. Только одинокая половина стены с обугленной неровной вершиной торчала над ними и глядела в пустоту окном без стекла. В ковре из сухой травы стрекотали кузнечики, стрекозы проносились над головой, и их жизнерадостное жужжание казалось неправильным, потусторонним на фоне обугленного пепелища. А чуть дальше, ближе к лесу, жался крохотный косой сарайчик. Вокруг, вымазанные в земле и золе, валялись разлагающиеся вещи: какие-то тряпки, деревяшки; словом, остатки былой жизни. Я прикрыла глаза, воображая, каким это место было до пожара. Маленький, аккуратный домик утопал в зелени вьюнов; перед крыльцом, укрытом пышными цветами, раскинулись клумбы и грядки, а калитка всегда была раскрыта перед капитаном Джеком Воробьём. Навстречу ему, встречая из долгого плавания, бежала хорошенькая худенькая черноволосая мулатка в нынче моём платье. Она накидывалась на него с объятьями и поцелуями и любила его всей душой и телом.
Мимо прошуршали шаги. Я открыла глаза, и аккуратная избушка трансформировалась в обугленные руины. Джек бесстрастно прошёл мимо, не повернув головы к тому месту, где когда-то жила любимая. Я с тяжёлым вздохом направилась за ним и командой к сарайчику. Видимо, он и был той самой «пристройкой», как выразился Гиббс. В этом месте Роза Киджера когда-то погружалась в исследования об Амулете Ротжета — этому свидетельствовало то, как Джек схватился за дверную ручку и дёрнул её на себя. Я вжала голову в плечи: воображение с лихвой нарисовало, как стены рушатся от подобного насилия. Дверь не послушалась просьбы Джека; к слову, не удивлюсь, если с того самого дня она ни разу не отпиралась. Воробей сразу же приложил к делу «тяжёлую артиллерию»: упёрся ногой в дверной косяк и снова рванул дверь на себя. Та с характерным хрустом покинула петли и «поцеловалась» с физиономией кэпа, вызвав у команды приглушённые смешки. Джек зарычал, потирая нос, и отступил. Дверь, влетевшая ему в объятья, безжизненно плюхнулась на землю. Я подавилась усмешкой и в то же время опасливо покосилась на стены: склонное преувеличивать воображение сообщило, что они едва ли не качнулись, расставаясь с дверью. Безусловно, пятнадцать лет забытья не могли не сказаться на столь хилом строении, и всё наверняка прогнило, истончилось, и потревоженная хижинка может рассыпаться в труху прямо над нами, поэтому заходить внутрь было боязно. Сквозь дверной проём, уехавший куда-то вбок, просматривалось вытянутое помещение, серое и мрачное. Сквозь мутные окошки пробивались солнечные лучи, в которых дружными хороводами плясали крохотные светящиеся пылинки. Они взметнулись в разные стороны, когда Джек бесцеремонно шагнул в помещение, на что гнилые полы отозвались долгим заунывным стоном. Воробей осторожно огляделся: к стенам жались два столика, несколько шкафов высились в дальнем углу, а одна из боковых стен полностью загромождалась сундуками. Кружева паутины свисали с потолка роскошными полотнами, и вместе с высохшими мухами в них запуталась многолетняя пыль. Она же толстым налётом покрывала все предметы интерьера, на подоконниках лежала густыми пышными облачками, а на сыром полу — мокрыми шерстинками. От такого обилия пыли засвербело в носу, но я мужественно сдержалась, опасаясь, что от чиха хилое строение прикажет долго жить. А вместе с ним — и все, кто успели в него зайти.
