- Нет, я хочу посмотреть.

К счастью, фотографий там было немного - но он с удивлением обнаружил, что больше половины из них были волшебными, и картинки двигались в его руках словно киноплёнка.

- Мне пришлось их прятать, - призналась Хоуп. - Лайеллу никогда не нравились обычные фотографии; он говорил, что они слишком плоские.

- Сколько ему здесь лет? - Римус поднял фотографию, на которой были изображены оба его родителя в чьём-то саду. На Лайелле был маггловский костюм, и они оба щурились против солнца, но улыбались. Он обнимал Хоуп за талию.

- Оу, мне кажется, мы встретились всего за пару недель до этой фотографии, - ответила она, забирая фотографию, чтобы посмотреть получше. - Ему здесь, наверное… тридцать, я думаю.

Римус снова посмотрел на фото. Он знал, что он был похож на Лайелла, ему говорили об этом несколько раз, и в какой-то степени он был с этим согласен. Они оба были долговязыми; высокими, худыми, с плохой осанкой. Но Лайелл выглядел куда расслабленней, чем Римус когда-либо себя чувствовал в своём слишком длинном теле; его движения на фотографии были уверенными.

Она разрешила ему забрать фотографии в школу, и он с трепетом показал их своим друзьям. За семь лет в Хогвартсе ему показывали много семейных фотографий. Питер и Джеймс даже хранили фотографии в рамках рядом со своими кроватями и на стенах вокруг своих шкафов. У Лили был целый альбом, который она листала, когда скучала по дому, у Мэри была коробка из-под обуви, где она хранила кучу фотокарточек с отдыха, рождества, и фотографии своих двоюродных братьев и сестёр с Ямайки. Так что это оказалось удивительно приятным опытом, думал Римус, иметь возможность поделиться своей собственной скромной коллекцией.

- Это они, - смущённо сказал он, когда они уселись рядом с камином. - Это мои родители.

- Римус, ты точь-в-точь твой отец! - сказала Лили, подразумевая под этим что-то хорошее.

- Вау, ты только посмотри на ее волосы! - улыбнулась Мэри. - Какой гламурный объём!

- Ааа! - Джеймс выхватил другое фото и помахал им всем. - Посмотрите на маленького карапуза Римуса!

Это было глупо, Римус знал это, но он даже начал испытывать небольшое чувство гордости, показывая свою семью вот так вот. Доказательство того, что когда-то он был нормальным; прямо как его друзья. Это тот, кто я есть. Это то, откуда я родом.

Однажды он даже вернулся в коридор Когтеврана, чтобы посмотреть на трофей по дуэли с именем Лайелла на нём. Он был таким же, как и всегда, но от него больше не исходила эта загадочная тоска, которую он чувствовал на втором году.

Кристофер и Марлин прошли мимо, пока он смотрел на него.

- О, ‘Люпин’! - удивлённо сказал Кристофер, заглядывая за витрину, чтобы прочитать надпись на трофее. - Это твой папа? Круто!

- Спасибо, - Римус спрятал руки в карманы, внезапно засмущавшись. Марлин дружелюбно прикоснулась к его плечу в успокаивающей манере. Он благодарно ей улыбнулся. - Недавно я познакомился со своей мамой, - объяснил Римус Кристоферу. - И это просто навело меня на мысли.

- Ты познакомился со своей мамой? Я думал, твои родители умерли, - Кристофер почесал затылок. Серьёзно, если это не касалось книжных вещей, то иногда он мог быть действительно непробиваемым.

- Только Лайелл, - спокойно сказал Римус, кивая в сторону трофея.

- Так если с твоей мамой всё в порядке, то почему ты жил в приюте?

- Заткнись, Крис, - цокнула Марлин. Она проскользнула рукой через локоть Римуса и взяла его под руку. - Пойдём, дорогой, скоро ужин, - она начала уводить его.

- Я не хотел тебя обидеть! - сказал Кристофер, догнав их.

- Всё нормально, - успокоил его Римус, поспешно пытаясь придумать ответ. - Моя мама в больнице, она была не в состоянии заботиться обо мне, - это не было ложью, просто не всей правдой.

***

- Каким он был? - спросил Римус Хоуп в следующий раз, когда увидел ее. На этот раз он принёс букет герани, ярко-красных и безвкусных, с красивыми широкими листьями, напоминающими китайские вееры.

- Лайелл? - спросила она.

Он кивнул и приготовился к ответу.

- Он был самым умным человеком, которого я когда-либо встречала, - решительно сказала она. - Я никогда не понимала и половины того, что он говорил, но я любила слушать - а он любил говорить.

- Звучит немного… высокомерно? - с дискомфортом сказал Римус. Хоуп засмеялась.

- О, он был высокомерным, а то как! И он знал это. Ему всегда нужно было быть правым, всегда оставлять за собой последнее слово. Иногда мы ругались из-за этого как кошка с собакой, - она заметила разочарованный взгляд Римуса и поспешила поправить себя. - Но я любила его за это. Я любила его уверенность; его надёжность. Он никогда не подводил меня.

Нет, подводил, с горечью подумал Римус. Она забывала подобные вещи - возможно, это была ее болезнь или просто последствия укороченной жизни. Она была неиссякаемо оптимистична, просто не могла увидеть недостатки в любимых людях.

Она рассказывала об их встрече так, будто это была сказка.

- Одним днём я возвращалась домой с работы - тогда я была оператором на телефонной станции. Я решила срезать путь - как я всегда делала от главной автобусной остановки в городе - через небольшой перелесок. И вдруг из ниоткуда на меня напал мужчина - бомж какой-то, подумала я, или, может, беглый заключённый. Я закричала, и меня спас Лайелл. Ну, я полюбила его в тот момент, как он меня обнял; он был моим героем. Конечно, позже он сказал мне, что это был всего-навсего боггарт, но это всё равно было очень смело, правда?

Римус отрешённо кивнул.

- Я знаю людей, которые знали его, - сказал он. - Они сказали мне, что он был вспыльчивым.

- Что? Нет, - нахмурилась она. - Иногда он заводился - ну а кто нет? Но он всегда был добрым и ласковым с нами. Он ненавидел жестокость.

- Ясно, - кивнул Римус. Он никогда не знал, что думать о Лайелле. Ничего в нём не казалось реальным, потому что ничто из того, что мог узнать Римус, не могло стереть того, что он сделал.

Разговоры с Хоуп не были всегда тяжёлыми. Зачастую они были очень приятными; они разговаривали о небольших несущественных вещах; что нравится и не нравится, любимая еда, любимые фильмы и песни.

Ей нравились The Beatles и Fairport Convention - и больше всего она любила Simon and Garfunkel. Ей нравились грустные песни. Она подпевала песне ‘The Only Living Boy in New York’, когда она играла на граммофоне, но ‘America’ была ее любимой, потому что она заставляла ее плакать. I’m empty and aching and I don’t know why. (Я пустой, мне больно, и я не знаю, почему.)

Иногда ей было очень плохо, и она засыпала, то приходя в сознание, то снова уплывая. Он просто сидел рядом и читал свою книгу, пока не приходило время уходить. Пару раз она даже просила его почитать ей.

- Мне не важно, о чём она, мне просто нравится твой голос, - улыбалась она, глядя на него из-под своих тяжёлых век. Ему нравились эти моменты; тогда ему действительно казалось, что они одно целое.

- Ты уже спрашивал ее, почему? - спросил его Сириус одним вечером, когда он вернулся после дня, проведённого в больнице.

- Спрашивал почему что? - зевнул Римус, потягиваясь и укладывая ноги на колени Сириусу. Он решил, что им сойдёт это с рук - это было не слишком интимно, и в общей комнате было относительно тихо.

- Ну, знаешь. Почему она никогда не писала тебе.

Римус нахмурился. Он опустил голову на подлокотник дивана и уставился в потолок.

- Нет, - сказал он. - Я не вижу смысла спрашивать.

- Я бы хотел знать, - сказал Сириус, играя со шнурками ботинок Римуса.

- Ну, - с холодом ответил Римус. - Я не ты.

- Ладно, - сказал Сириус. - Прости.

Римус почувствовал укол вины. Сириус был невероятно тактичен касательно темы Хоуп, позволяя Римусу самому выбирать время, когда он хочет обсудить ее, так что огрызаться было несправедливо.

Но правда была в том, что он был в ужасе. Он так сильно хотел знать, что именно Хоуп делала все эти тринадцать лет, но он знал, что ни один вариант его не удовлетворит. Они никогда не говорили о других детях, которых упомянула медсестра в его первый визит, и на ней не было обручального кольца. Вокруг ее кровати не было фотографий, никаких признаков того, что кто-то навещал ее.