Двенадцать Азалия провел указательным пальцем по полированной пластинке из зеленого металла рядом с дверью, нарисовав фигуру, которую Махит приняла за его каллиграфическую роспись – уловила где-то в середине спрятанный глиф, обозначающий «цветок», а в его имени при написании должны быть глиф «двенадцать», глиф «цветок» и уточнение вида цветка. Дверь в министерство с шипением открылась. Когда Три Саргасс тоже подняла руку к пластине, Двенадцать Азалия перехватил ее запястье.
– Просто заходи, – сказал он тихо, поторопив обеих внутрь и позволив дверям плотно закрыться у них за спиной. – Можно подумать, ты никуда не пролезала тайком…
– У нас же есть законный доступ, – прошипела Три Саргасс. – А кроме того, нас записывали камеры Города…
– И наш хозяин не желает, чтобы мы ассоциировались с его приходом, – отметила Махит не громче, чем нужно, чтобы ее услышали.
– Именно, – сказал Двенадцать Азалия, – и если дойдет до того, что кто-то начнет шарить по аудиовизуалке Города в поисках, кто заходил сегодня в министерство, значит, у нас и так уже серьезные проблемы, Травинка.
Махит вздохнула.
– Давайте быстрее; веди к моему предшественнику.
Губы Три Саргасс сжались в тонкую задумчивую линию, и она вернулась за левое плечо Махит, пока Двенадцать Азалия заводил их под землю.
Морг выглядел так же. Воздух прохладный, и пахнет неестественно чисто, словно его прогоняли через фильтры. Икспланатль – или Двенадцать Азалия после собственного расследования – накрыл тело Искандра тканью. Махит резко охватил ползучий страх: в последний раз, когда она здесь стояла, ее имаго выплеснул эмоции вместе с гормонами эндокринной системы и исчез. А она все равно сюда вернулась. Снова всплыла скверная мысль о саботаже: не может ли вредно воздействовать само помещение? (Или это ей так хочется, чтобы дело было в помещении и саботаж не оказался ее собственным провалом или работой кого-то на Лселе?)
Двенадцать Азалия снова стянул простыню, обнажая лицо мертвого Искандра Агавна. Махит подошла ближе. Пыталась видеть в трупе только материальную оболочку; физическую задачку из нынешнего времени, а не то, что когда-то хранило в себе личность – точно так же, как хранила она. Одну и ту же личность.
Двенадцать Азалия надел стерильные хирургические перчатки и аккуратно приподнял голову трупа, повернув так, чтобы Махит видела затылок, и спрятав самое крупное место инъекции консерванта – в большой вене на горле. Труп, податливый и обмякший, двигался так, словно он свежее трехмесячной давности.
– Разглядеть трудно – шрам маленький, – сказал он, – но если надавить сверху на шейный отдел позвоночника, уверен, ты почувствуешь аберрацию.
Махит надавила большим пальцем в ложбинке черепа Искандра, прямо между связками. Кожа казалась резиновой. Слишком поддавалась, причем неправильно. Под подушечкой пальца предстал крошечной аномалией мелкий имаго-шрам; под ним скрывалась развернутая архитектура имаго-аппарата – твердость знакомая, как сами кости черепа. У нее то же самое. Во время учебы у нее была привычка поглаживать его большим пальцем. Не делала так с тех пор, как ей хирургическим путем установили имаго-аппарат с пятью годами опыта Искандра. Это не входило в его привычные жесты и вне станции могло выдать тайну, так что она позволила жесту раствориться в той новой совмещенной личности, какой они должны были стать.
– Да, – сказала она. – Чувствую.
– Ну вот, – улыбнулся Двенадцать Азалия. – Что это, по-твоему?
Она могла бы рассказать. Будь вместо него Три Саргасс, она бы и рассказала – хотя знала, что такой позыв даже чувствовать опасно; ничем не лучше признаваться одному тейкскалаанцу, а не другому, после всего лишь дня знакомства, – но она находилась в таком отчаянном одиночестве, без Искандра, и ей так хотелось.
– Точно не органической природы, – сказала она. – Но это у него уже давно, – уклончиво. Нужно покончить с этим безрассудным осмотром трупов, вернуться к себе, запереться и покончить с желанием… найти друзей. С гражданами Тейкскалаана не дружат. Особенно не дружат с асекретами, причем эти оба из министерства информации…
– Никогда не слышала, чтобы ему проводили операцию на позвоночнике, – сказала Три Саргасс. – За все время его пребывания на планете. Ни из-за эпилепсии, ни из-за чего-либо еще.
– Ты бы знала? – спросила Махит.
– При том, сколько времени он проводил при дворе? Твой предшественник все время был на виду. Если бы он исчез хоть на неделю, кто-нибудь сказал бы, что его величество по нему наверняка скучает…
– Неужели, – сказала Махит.
– Я же упоминал, что он политик, – сказал Двенадцать Азалия. – Так, по-твоему, выходит, что металл внедрили до того, как он стал послом.
– И что это делает? – сказала Три Саргасс. – Меня куда больше интригует предназначение, чем время установки, Лепесток.
– Госпоже послу известны такие технические подробности? – спросил Двенадцать Азалия – непринужденно. Дразняще, подумала Махит. Может, даже оскорбительно. Он ее провоцировал.
– Госпожа посол, – сказала она, показывая на себя, – не знаток медицины и не икспланатль и никак не может объяснить в подробностях неврологическое действие подобного устройства.
– Но оно неврологическое, – сказала Три Саргасс.
– Оно же в позвоночнике, – ответил Двенадцать Азалия так, словно это все объясняло. – И технология явно не тейкскалаанская; ни один икспланатль не стал бы изменять работу человеческого мозга таким образом.
– Обойдемся без оскорблений, – сказала Три Саргасс. – Если негражданам хочется набивать череп металлом, это их дело, если только они не планируют стать гражданами…
– Посол явно участвовал в делах тейкскалаанцев, Травинка, – кому, как не тебе, это знать, практически поэтому тебя и назначали посредницей нового, – так что это не пустяк, если ему установили какое-то неврологическое оборудование…
– Эти сведения, конечно, очень интересны, – резко начала Махит и тут же осеклась, когда и Три Саргасс, и Двенадцать Азалия вдруг выпрямились и вызвали на лицах формальную неподвижность. Позади Махит с тихим шипением открылась дверь. Она обернулась.
К ним шла тейкскалаанка, одетая во все белоснежное: штаны, многослойная блузка, длинный асимметричный камзол. Лицо ее было темно-бронзовым, скулы – широкими, нос – словно нож над широким ртом с узкими губами. Сапоги из мягкой кожи ступали по полу беззвучно. Махит показалось, она еще не видела тейкскалаанки красивее – а значит, скорее всего, по местным меркам та считалась невзрачной или уродиной. Слишком стройная, слишком высокая, слишком выделяется нос, слишком трудно отвести взгляд.
«Она привлекает весь свет в помещении и изгибает вокруг себя».
Наблюдение как будто не принадлежало Махит. Всплыло в разуме, словно навык от имаго – словно знание тейкскалаанской жестикуляции или решение задачи с несколькими переменными, совершенно естественное и совершенно чужое для собственного опыта Махит. Она спросила себя, знал ли Искандр эту женщину, и снова рассердилась, что не может спросить. Что он удалился, когда нужен больше всего, оставив только эти обрывки мыслей, краткие впечатления.
Три Саргасс сделала шаг вперед, подняла руки в аккуратном формальном приветствии, едва соприкоснувшись кончиками пальцев, и низко поклонилась.
Новоприбывшая не потрудилась ответить.
– Как неожиданно, – сказала она. – А я-то думала, что единственная навещаю мертвецов в такой час, – смущенной она точно не казалась.
– Позвольте представить нового посла станции Лсел Махит Дзмаре, – сказала Три Саргасс с самой формальной конструкцией фразы, словно все они стояли в приемном зале императора, а не в подвале министерства юстиции.
– Мои соболезнования по поводу кончины твоего предшественника, Махит, – совершенно искренне сказала женщина в белом.
Еще никто в Городе не называл Махит по имени без немалых уговоров. Она вдруг почувствовала себя раскрытой. У всех на виду.
