Мое опальное положение мешало быть в курсе всех «подводных» и «подземных» течений в институте. Со мной не секретничали…
Помог случай. Однажды за свадебным столом у моей троюродной сестры я оказался по соседству с одним парнем из, так называемой, группы «независимых», существующей в нашем институте.
Это им, несмотря на постоянные интриги шефа, удавалось как-то завершать свои работы и даже без осечки защищать кандидатские и докторские диссертации.
Такой успех парня и его единомышленников объяснялся достаточно хитроумной программой их поведения. Гвоздем стратегии была концепция: способных в химии достаточно много, посему успех в научной карьере, в основном, зависит от правильного поведения по отношению к тем, от кого зависит успех твоего дела. А их неизменная тактика, в первую очередь, сводилась к тому, чтобы никогда и нигде в открытую не проявлять и (не дай бог) не показывать свое недовольство любыми, даже самыми подлыми поступками руководства (ведь и стены, как известно, имеют уши). Шеф, конечно, не дурак: видел и понимал все это. Но никак не мог остановить «хитрюг», хотя, как известно, отнюдь не в его правилах было давать ход людям, явно не работающим на него.
После того как мы немного освоились, в атмосфере общего веселья наступил момент, когда даже самые скрытные люди чуточку приотворяют ворота своего внутреннего мира. У моего соседа было не очень приподнятое настроение. Это никак не вязалось с его нынешними успехами.
— Что, Костя, не трогает тебя счастье молодых? По-моему, неплохая получается пара, а?
— Какой разговор, пара прекрасная!
— Так в чем же дело?
Он немного настороженно посмотрел на меня и вдруг с деланной беспечностью взял свою недопитую рюмочку:
— Давай еще по глоточку. Не хватало нам и здесь обсуждать служебные дела…
Мне было бы достаточно погладить листок, чтобы узнать, о каких явно не очень приятных для него служебных делах идет речь. Но моя идиотская порядочность!..
Через некоторое время Костя неожиданно повернулся ко мне и тоном азартного игрока сказал:
— Много бы я дал тому, кто сказал бы мне, что у него на уме.
Видимо, я уставился на него настолько обалдело, потому что он раздраженно проговорил, хлопнув меня по плечу:
— У шефа, у шефа! — Потом махнул рукой — Что толку рассказывать тебе это…
Формально преграда передо мной была снята — ведь он сам сделал шаг к откровенности.
— В чем дело, расскажи. В последнее время я немного начал разбираться в ребусе, именуемом «тайными намерениями шефа». Может, смогу просветить тебя.
Костя рассмеялся.
— И при этом добиваешься таких успехов в своих делах? — съязвил он.
— Просто я еще не умею правильно корректировать свои поступки в соответствии с его задумками…
— Ну ладно, веселись, ведь свадьба же! У тебя своих неприятностей хватает… Это я так вспомнил, завтра с утра предстоит, как мне кажется, довольно неприятный разговор с шефом, хотя мы никакой вины за собой не знаем. Просто иногда до боли хочется узнать, что у него на уме и что он замышляет по нашему делу…
«Мне больше ничего и не нужно от тебя. Завтра вы из его же уст услышите, что он вам готовит. Расколоть его — моя забота. Это как раз тот случай, который мне нужен».
* * *
Из-за полуоткрытой двери донеслось раздраженное: «Пусть войдут!» Накрашенная секретарша, не моргнув черными стрелками наклеенных ресниц, холодно произнесла: «Заходите».
Все четверо поднялись и один за другим скрылись за директорской дверью. В ожидании этого момента я околачивался около приемной по пустяковым делам.
Вслед за ними туда же я отправил и шайтана… Потом долго ждал, рассчитывая услышать, как из кабинета донесутся крики и вопли, сопровождаемые хохотом вошедших туда. Ждал, как публично будет рушиться авторитет шефа.
Но все было тихо и пристойно. Там, как я узнал позже от моего компаньона, происходило, оказывается, вот что.
— Мы пришли к вам за советом и поддержкой, — сказал предводитель вошедших, имеющий степень доктора наук.
— Слушаю, — глухо пробурчал директор, захлебываясь от собственного превосходства перед просящими. Не любил он, естественно, эту четверку, считал их потенциально опасными, хотя вслух называл своими учениками. Уж больно они были самостоятельными а каким-то образом оставались вне зависимости от него. И диссертации они свои защитили не благодаря, а скорее вопреки его тайным желаниям. Но больше всего его раздражало то, что они всегда держались вместе — никак не удавалось их перессорить. Таких приятно видеть только в роли просителей.
— Алим Акрамович, мы собрали и систематизировали наши с вами работы за последние пять лет. По возможности критически оценив их уровень, принесли на ваш суд…
— На предмет чего? — резко прервал директор, уже получивший изрядную долю раздражения от фамильярного «наши с вами работы» вместо привычного и ласкающего слух «работы, посвященные решению задач, поставленных вами и выполненных под вашим руководством».
— Видите ли, Алим Акрамович, нам кажется… — тут говоривший остановился в позе обреченного гонца, сообщающего шаху о крупных неприятностях, — …работы тянут на уровень Государственной премии… Если вы, как соавтор, не имеете ничего против, можно было бы рискнуть и выдвинуть их…
— Значит, вы уже все сами решили, — тихо и злобно прошипел директор, по очереди сверля их свирепым взглядом. — А я? Вы, надеюсь, еще не забыли, что я тоже автор этих работ. Вы собрали и систематизировали их без меня? А может, я против этого!
— Алим Акрамович, вот мы и пришли к вам, чтобы узнать ваше мнение. Вы же требуете от нас, чтобы к вам заходили с уже продуманными готовыми предложениями. Вот мы и… — начал говорить Костя и тут же был прерван шефом.
— Не крути! Вы пришли с готовым материалом, чтобы поставить меня перед фактом! Чтобы оказать давление! А ну, давайте сюда, что вы там насистематизировали! — Получив аккуратно сшитую толстую папку, он брезгливо начал листать ее. — Моя фамилия фигурирует здесь как насмешка. Вы ведь хорошо знаете, моя кандидатура на Госпремию не пройдет. Я ее получил уже один раз, — язвил он, продолжая листать. Закончив, он с перекошенным от злобы лицом швырнул папку сидящим. — Идите. Делайте, что хотите. Я не хочу иметь отношения к вашим самовыдвиженческим махинациям!
— Алим Акрамович, какую из этических норм мы нарушили, что так рассердило вас? — мягко, но настойчиво спросил один из посетителей.
— Не прикрывайся красивыми словами, — на позеленевших губах появилась пена, — вы хорошо знаете, что нарушили. Не пытайтесь меня дурачить.
Сидевшие украдкой переглядывались, пытаясь понять, с какой стороны шеф готовит удар.
— На сегодняшний день вы уже должны были зарубить себе на носу: я единственный академик по химическому катализу. Все, что делается в республике в этой области, проходит через меня. Я знаю, а не вы, кто как работает и кто по очереди должен быть выдвинут на получение Госпремии. Своим шагом вы выдали свое пренебрежение к моему авторитету и мнению. Вы это надолго запомните.
Наступила пауза, каким-то образом продолжающая источать злобу шефа.
— Алим Акрамович, поверьте, не было у нас злого умысла, — начал примиренчески Костя, чтобы спасти положение. — Если мы и допустили что-нибудь нетактичное, то только из-за неопытности.
Директор издевательски ухмыльнулся.
— Думаете, свалите все на наивность, неопытность, и вам все сойдет с рук. Нет! Не поддержу я вашу кандидатуру. Потому что мне выгоднее считать, что есть более достойный кандидат на премию. Его работы не слабее ваших. И поддержу я его потому, что мне надо успеть сделать его непотопляемым. Обеспечить его титулами, пока я жив и еще способен на это. Ему я уже обеспечил поддержку крупных имен из центра. Везде, где должны знать о его кандидатуре, уже знают… И вдруг вы суетесь ко мне со своей работой… Не пытайтесь убедить меня, что вы не знали об этом… В любом случае я не допущу ничьей конкуренции, тем более вашей. Мой вам совет, заберите эту стряпню и больше никогда о своей затее не заикайтесь… на следующий год я попытаюсь сделать для вас что-нибудь.
