И первый день зимы пришёл. Она встретила его приход, стоя у окна. Убывающая луна на тёмном небе была такой же одинокой, как и она. Накануне в интернете прочитала, что убывающая четвёртая фаза луны – отличное время для важных начинаний, для новых планов. В это время хорошо избавляться от всего ненужного, мешающего жить полноценно, дышать полной грудью. Она верила этим прогнозам. Только нужно проявить терпение, нужно дождаться минуты, с которой должно всё начаться иначе.
Она не помнит, пришлось ли ей накануне уснуть. Ей казалось, что нет. Мысли, даже если она спала коротко, не давали покоя. Только рассвело, встала. Приняла душ. Делала всё машинально. Автоматически. Налитый в чашку чай так и остался нетронутым. Она оделась и вышла. Первый день зимы оказался очень зимним. Ветер не давал двигаться быстро. А ей хотелось бежать – скорее, скорее. Но так не получалось…
Наконец-то она у этой двери. Она помнит каждую царапину на ней, каждую трещинку – а их стало ещё больше. Дверь постарела за прошедший год. Она это заметила сразу же, как только подошла к ней. И никому эта больная дверь не была нужна. Никто и не подумал за ней поухаживать, пожалеть её. Сколько же слёз было пролито возле этой двери. Как она боялась сейчас прикоснуться к ней и войти туда. Туда, где решалась её судьба.
– Девушка, если вы не заходите, то отойдите. Не мешайте людям. А то стоите тут, не двигаясь. Ну!
И она вошла.
– Ну что ж, поздравляю. Мы снимаем вас с учёта. Вы молодец. Вы абсолютно здоровы. Но ровно через год, первого декабря, вы должны опять…
Но она уже ничего не слышала. Она мчалась. Она летела. Зимний ветер подгонял её в спину, и ей казалось, что она сейчас взлетит. Страшное ожидание кончилось! И вся жизнь у неё впереди!
Запах одиночества
Утро, семь часов двадцать минут. А в городе темно, тихо, пусто. Нет привычной будничной суеты: ни торопящихся на работу людей, ни полусонно плачущих детей, которых мамочки тянут за руку в детский сад, ни учеников, грустно плетущихся в школу. Нет и машин, и никакого другого транспорта тоже не предвидится. Марина Петровна, как первопроходец, торопливо протаптывает дорожку по свежему снегу, который шёл всю ночь и сейчас порхает, кружится, садится на шубку, щекочет лицо, путается в ресницах. Снег сегодня особенный – праздничный, новогодний. Второй день Нового года! Город спит. А она торопится на дежурство в поликлинику. Марина Петровна – врач-терапевт, молодой специалист. В этом небольшом городке она всего полгода. Ни друзей, ни подруг близких у неё нет. Новый год в чужом городе девушка встретила одна, у телевизора. И на дежурство в праздничный день согласилась с радостью, чтобы не сидеть опять целый день дома, просматривая все программы подряд. Одна, в съёмной квартире.
Дверь в поликлинику открыта. Охранники громко смеются, обсуждая прошедший новогодний праздник. У них пересмена. Они веселы и беспечны, у них столько новостей – есть о чём рассказать, над чем посмеяться.
– С праздником, Марина Петровна! Как встретили Новый год? – в один голос приветствуют её весёлые охранники.
– И вас тоже! Всё замечательно! Рада вас видеть! – Марина, топала у порога, стряхивая снег с подошвы сапожек, сметая его рукавичкой с шубки, с шапочки. Немолодой охранник поспешил к Марине, помог снять шубку и, стряхнув снег, подал её хозяйке.
– Мариночка, а какое самое надёжное средство, чтобы голова после праздника не болела?
– Меньше пить! – засмеялась Марина и поспешила к кабинету дежурного врача. В поликлинике тихо и пусто. Нет привычной суеты, толкотни у регистратуры.
– Мариночка, у меня чай поспел! – Голова тёти Маши, медсестры, показалась из окошка регистратуры. Тётя Маша смешно вертела ею, привычно, по-хозяйски, осматривая пустой коридор. – А тише нельзя? Ржёте на всю больницу! – беззлобно прикрикнула на охранников и скрылась.
– Хорошо, тётя Маша! Сейчас прибегу!
Марина повесила шубку в шкаф, надела белый халатик, подошла к окну. За окном темно. В доме напротив ещё спали. Светилось только одно окно, в котором маячил силуэт. Человек тоже смотрел в окно. Марина приветливо помахала рукой, рассмеялась, достала из сумки пачку печенья, чтобы идти к тёте Маше пить чай. Но тут в дверь тихо постучали.
– Войдите, – ответила дежурный врач, убирая пачку печенья обратно в сумку.
Дверь медленно открылась, и на пороге появилась старушка с пальто в руках.
– Прости, дочка, гвардеропа не работает, вот пальтецо с собой прихватила, за дверью не стала оставлять, сопрут ведь, там два амбала так хохочуть, что уши заложило!
– Ничего, ничего, давайте ваше пальто, я его вот здесь, на стуле, пристрою.
Пальто было тяжёлым, очень потрёпанным, с цигейковым вытертым воротником. Оно пахло сыростью, валерьянкой и одиночеством. Марина знала эти запахи одиночества. Так пахли вещи её бабушки, которая жила в деревне совсем одна. И, приезжая изредка в гости, Марина их ощущала. Бабушка была упрямой и никак не хотела переезжать к дочке в город, как бы её ни уговаривали дочка с внучкой.
– Что у вас случилось? Рассказывайте.
Марина помогла бабуле развязать платок, которым та была обвязана вокруг пояса. Пододвинула стул поближе к столу, помогла присесть.
– Ой, доча, давит меня! Так давит вот тута, в груди. Дышать не можно! Особенно по ночам. Не сплю, боюся чевойто всё!
Бабуля достала из кармана вязаной кофточки платочек, вытерла навернувшиеся слёзы и дрожащей рукой засунула скомканный платок опять в кармашек.
– Не надо волноваться, давайте-ка всё по порядку. Но сначала померим давление, послушаем сердечко, поговорим…. Давно у вас так?
– Давно, детка, давно…
– А раньше к врачам обращались?
– Обращалась. Лекарствов навыписывают, а они ничё не помогают! Вот у людей праздник, Новый год, а я места себе не нахожу.
Открылась дверь. Тётя Маша шумно вошла в кабинет, положила на стол карточку пациентки и неприветливо зыркнула на старушку, пробурчав:
– И в праздники не сидится им дома! Дали бы врачам отдохнуть! Марина Петровна, чай там стынет! Я жду вас! – И вышла, громко захлопнув дверь.
– С кем живёте? Никто не обижает вас?
– Не-е-е! Кому ж обижать-то. Одна я одинёшенька, никого нет у меня, – всхлипнула старушка.
– И детей нет?
– Есть! Сынок! В Москве живёт. Граматна-а-ай! Служба у него высокая! – Старушка повеселела, глаза заблестели, щёки зарумянились, она заулыбалась щербатым ртом, приосанилась. – Квартира большая у него. Рассказывал, что и для гостей комнатка имеется, во!
– Давно одна-то живёте, Лидия Михайловна?
– Давно! Годков десять уже. Сынок как уехал в Москву, так однажды только и прилетал, вещички свои кое-какие подсобрал, денег дал на новый холодильник. Так и лежат денюжки его. Зачем он мне новый – одной-то! Туды и класть нечего. Чё мне надо? Молочка немного да колбаски чуток. А денюжки внучку берегу. Вот как приедет в гости, так и подарю ему. С пенсии добавляю по сотенке, вот и копится подарочек! Обрадовается внучок! Он уже в школу пошёл! Ни разочку так и не видела его. Фоту прислали – такой красавец, копия мой сынок!
Старушка опустила голову, достала платочек из кармана старенькой залатанной кофтёнки, протёрла глаза и, зажав платочек в кулачке, покачала головой.
– Так. Лидия Михайловна, давление у вас неплохое для ваших лет. Кардиограмму давно делали?
– Да не, недавно. В том месяце была у квардиолога.
Марина полистала карточку больной. Почти каждую неделю – посещение какого-нибудь «узкого» специалиста. Анализы все в норме, кардиограмма соответствует возрасту. Невропатолог тоже отписался, назначив лечение транквилизаторами. Всё так, как и бывает у бабушек в такие годы.
– Квардиолог так и сказала: покой нужен и отдых… – Старушка всё тараторила и тараторила, рассказывая о своих болезнях, о своём одиночестве, о своих походах к врачам, которые так невнимательны к ней и лекарства не те прописывают, и слова не те говорят. Дежурный терапевт слушала, кивая головой в такт словам старой женщины. Сделала записи в карточке пациентки, выписала рецепт. Тётя Маша ворвалась в кабинет:
