Если мы станем на точку зрения, что «Искушение святого Антония» – работа Микеланджело, то сможем непосредственно оценить тот набор качеств и дарований, с которыми он начал свой творческий путь: утонченное чувство линии и формы, готовность работать самозабвенно, чтобы создать как можно более эффектный и яркий образ, и всепоглощающее желание состязаться с собратьями по ремеслу.

Мартин Шонгауэр. Искушение святого Антония. Ок. 1470

Микеланджело (?). Искушение святого Антония. Ок. 1487–1488

Еще одна история, излагаемая Кондиви, свидетельствует, что юный Микеланджело настойчиво и дерзко желал соперничать с мастером и даже пытался вводить его в заблуждение: «Однажды Микеланджело был дан головной портрет для копирования, и он выполнил работу столь точно, что, когда владельцу вернули копию вместо оригинала, тот не распознал обмана, пока сие лукавство не было ему открыто. Последнее же случилось после того, как Микеланджело показал великолепную работу одному из своих товарищей и поведал ему без утайки всю правду»[137].

Кто же в данном случае был «владельцем»? Естественно предположить, что рисунки давали ученику для копирования в мастерской, и обыкновенно для подобных целей использовались листы из «банка изображений», возможно составленного из работ самого мастера Доменико Гирландайо. Вся эта история передается весьма уклончиво, с пропусками и умолчаниями, возможно, чтобы не упоминать о столь позорном факте из творческой биографии Микеланджело, как ученичество. Однако в ней чувствуется торжество, которое Микеланджело ощущал даже спустя шестьдесят лет.

Подросток Микеланджело не только идеально скопировал рисунок, но и с поистине отроческим безрассудством решился то ли на розыгрыш, то ли на подделку. Многие тщились сравнить два рисунка и не находили меж ними разницы: «А все оттого, что Микеланджело не только создал совершенную копию, но и с помощью дыма состарил подделку, дабы нельзя было отличить ее от оригинала. Это весьма возвысило его в глазах собратьев»[138]. Впрочем, едва ли после этой шутки его репутация выросла в глазах Гирландайо.

Доменико Гирландайо. Утверждение устава францисканского ордена. Деталь с изображением группы справа; в центре – Лоренцо Медичи. 1479–1485

В лето Господне 1478-е, в воскресенье, 26 апреля, в наивысший миг торжественной мессы в соборе Санта-Мария дель Фьоре, когда кардинал Риарио поднял Святые Дары и прихожане преклонили колени, заговорщики осуществили давно лелеемый замысел. С возгласом «Умри, изменник!» Бернардо ди Бандино Барончелли внезапно бросился с кинжалом на Джулиано Медичи, младшего брата Лоренцо. На подмогу к нему кинулся другой заговорщик, Франческо Пацци: он пронзил Джулиано клинком и принялся в исступлении наносить ему удар за ударом. Впоследствии на теле Джулиано будет обнаружено более десяти ран. В ту же секунду двое священников метнулись к Лоренцо, но тому удалось бежать, сначала на хоры, а потом в ризницу. Тем временем семнадцатилетний кардинал Раффаэле Риарио, скорчившись у алтаря, в отчаянии возносил молитвы[141].

Так завершился заговор Пацци, подготовленный при участии означенного флорентийского клана банкиров и купцов в содружестве с королем Неаполитанским, папой Сикстом IV и племянником папы Джироламо Риарио (кузеном охваченного ужасом кардинала). Это была вторая за двенадцать лет попытка свергнуть Медичи, мертвой хваткой державших Флоренцию за горло. Попытка, почти удавшаяся.

И все же заговор провалился. Пацци и их сообщники заплатили за свое предательство страшную цену. Главу семейства Якопо Пацци на следующий день схватили в маленькой горной деревушке и, жестоко избив, заставили подписать признательные показания. Примерно в семь часов вечера 28 апреля 1478 года он и другой представитель того же клана, Ренато Пацци, были повешены из окон палаццо делла Синьория. Спустя восемьдесят пять лет Микеланджело вспоминал, как кто-то, вероятно отец Лодовико или дядя Франческо, несут его на плечах ко дворцу, полюбоваться на казнь[142].

Леонардо да Винчи. Этюд казненного. Бернардо ди Бандино Барончелли, повешенный из окна Барджелло. 1479

Можно сказать, что подобное приобщение ребенка к политической жизни родного города было вполне уместным. Флорентийскую республику, как никакое иное государство, раздирало соперничество фракций, клик, семейств и группировок. Иногда их вражда носила принципиальный характер, но столь же частые и столь же непримиримые раздоры нередко бывали спровоцированы всего-навсего личными обидами. С точки зрения флорентийского политика-практика и философа Никколо Макиавелли (1469–1527), «главной причиной заговора Пацци против Медичи было наследство Джованни Бонромеи, отнятое у первых по приказу вторых»[143]. А Макиавелли, шестью годами старше Микеланджело, весьма пристально наблюдал за политическими событиями во дни Лоренцо Великолепного. Заговор Пацци Медичи восприняли как предупреждение. Лоренцо выжил и остался фактическим правителем города благодаря своей искусности в политических играх, осторожности, неусыпной бдительности и удаче. Однако власть в любой момент могла выскользнуть из его рук.

Лоренцо Медичи (1449–1492) стал символом своей эпохи. Оглядываясь назад, мы можем утверждать, что он воплощал собой идеального человека Ренессанса. Это верно даже в том смысле, в каком мы сегодня весьма расплывчато именуем «человеком эпохи Возрождения» своего современника, талантливого и с одинаковым блеском подвизающегося на многих поприщах. Одна из немалых загадок, связанных с его биографией, заключается в том, что ему удавалось совмещать такое множество обязанностей, склонностей и увлечений: он был банкиром, диктатором, поэтом, крестным отцом некоего объединения, более всего напоминающего мафиозную «семью», музыкантом, дипломатом, неустанным соблазнителем женщин, страстным библиофилом, философом, сватом, покровителем зодчества, растратчиком, арбитром художественного вкуса, по мнению многих итальянских дворов, посредником в разрешении политических конфликтов. Вероятно, Лоренцо не хватало часов в сутках. Его сохранившаяся корреспонденция уже достигла объема шестнадцати томов, и издание ее все продолжается.

Неудивительно, что среди множества советов о том, как надлежит вести себя носителю высокого духовного звания, которые он давал своему среднему сыну Джованни, был и следующий – рано вставать: «Это не только укрепит твое здоровье, но и позволит распределить время и быстро исполнить намеченные дела»[144]. Несомненно, такого обыкновения придерживался сам Лоренцо. Перенял этот обычай и другой юноша, примерно ровесник Джованни Медичи, сделавшийся домочадцем Лоренцо, – Микеланджело Буонарроти, столь же самозабвенно увлеченный самыми разными видами творчества: поэт, зодчий, ваятель, живописец, военный инженер; он мало спал и, как утверждает Кондиви, работал до глубокой ночи.